Прицкер-2005 достался Тому Мейну. Тому самому
Сердитый юноша
Распространяя известие о новом лауреате по миру, масс-медиа едва ли не чаще всего цитировали высказывание другого члена жюри, Карен Стейн, заявившей, что архитектура для Мейна — это "контактный спорт" или "рискованный интуитивный опыт".
Еще в 1972 году, создавая Morphosis, Мейн написал, что фирма будет "придерживаться того, что трудно, потому что то, что трудно, всегда стояще". Мейн потерял дар речи, когда ему сообщили о том, что он получил Прицкера. Он заявил, что "не привык считать себя победителем". И это при том, что его прозвали "плохишом" и "сердитым юношей" от архитектуры. В этом году бронзовый медальон Прицкера будет гравирован именем капризного и бескомпромиссного индивидуалиста.
Конечно, здания слишком дороги и слишком важны, чтобы поручать их революционерам. Даже самый отвязанный проект вынужден соответствовать множеству инструкций и строительных норм. Структуры должны быть прочными, лестницы обязаны выдерживать натиск толпы в случае пожара, а инспектор службы гостехнадзора должен убедиться, что архитектор гарантирует только метафорические острые ощущения. Но профессионально Мейн формировался в 60-е, когда ненависть к властям и тоска по подлинности были особенно яркими.
Получив степень архитектора в университете Южной Калифорнии в 1968 году, он и пятеро его товарищей через четыре года создали собственную школу — институт архитектуры Южной Калифорнии, — чтобы привнести в местную архитектуру критическое отношение к профессии.
Эта школа сильна и по сей день, хотя сам Мейн преподает теперь в других университетах. Тогда же была основана и архитектурная фирма Morphosis, которая, по словам участников, скорее напоминала гаражную банду. Ее клиентами становились друзья друзей или родители студентов. Заказов было так мало, что приходилось косить лужайки. Когда Мейн решил на год уйти в отпуск, чтобы получить степень магистра в Гарварде, не было ни одного проекта, который бы каким-либо образом помешал ему в этом.
Тем не менее, Мейн долгое время жестко сопротивлялся тому, что он называл "загрязнением" профессии. Он терроризировал и прогонял клиентов, борясь с компромиссами в собственном творчестве. Однажды он схватил клиента за воротник и поднял его над землей.
"В первые двадцать пять лет работы, — говорит архитектор, — у меня не было клиента, который бы потом со мной разговаривал. Они называли меня "высокомерным ублюдком". Майкл Ротонди, который был первым партнером Мейна по Morphosis, вспоминал, как, работая над одним из своих первых жилых проектов, они приехали на участок и увидели, что шаткая бетонная конструкция, которую они попросили подрядчика переделать, все еще на месте. "Пойдем-ка", — сказал Мейн, направляясь к автомобилю. Они вернулись с отбойным молотком, и на виду у ошеломленных рабочих Мейн снес оскорбительные блоки. Впоследствии они делали свои собственные формы и самостоятельно отливали бетон. "Тогда Том был очень нетерпелив", — говорит Ротонди. Это была середина 70-х. Будучи непреклонно левым, Мейн настолько не любил буржуазных клиентов, что специально сделал стол из острого металла (под обманчиво безопасной стеклянной столешницей), за который цеплялись бы галстуки. Это закончилось порчей собственных рубашек, потому что клиенты с галстуками за этот стол просто не садились. Подобная ярость часто оказывалась губительной для бизнеса, но романтическая идея конфликта оживляла работу Мейна формально.
Он приобрел вкус к испытанию на удар. Типичный проект Morphosis предполагает две или несколько оппозиционных систем. Его здания имеют зазубренные, изломанные формы и на первый взгляд кажутся не совсем законченными или разваливающимися. Конечно, они надежно построены и тщательно детализированы, но внешне выглядят хаотичными. Они напоминают здания российских архитекторов первых послереволюционных лет, когда конструктивизм должен был отражать мир, перевернувшийся вверх дном.
Мейн до сих пор считает конструктивизм самым интересным и перспективным архитектурным стилем современности. Неслучайно и Morphosis переводится с греческого как "принимающий форму". А в солнечной и безмятежной на первый взгляд Южной Калифорнии, где в основном работает Мейн, его здания заставляют вспоминать скорее не о социальных переворотах, а о землетрясениях, которые там не редки.
Плохой мальчик
Еще говорят, что страсть к конфликтам у Мейна с детства. И по бедному Томми явно плачет психоаналитик.
Том Мейн родился в 1944 году в небольшом городке Уотербери в штате Коннектикут. Семья переехала в Индиану, когда он был младенцем, а когда ему было десять, родители развелись, и в суде его попросили выбрать между ними. Он остался с матерью, которая перевезла его и младшего брата на юг Калифорнии. Семья бедствовала. Но мать, которая до замужества была пианисткой, училась в Чикаго и Париже, выступала в Карнеги-холле, даже не имея средств, старалась растить детей в культурной атмосфере. Мейн воспитывался на классической музыке и большом искусстве. Он носил шляпу, галстук и костюм "в елочку". А скатерть на столе из красного дерева была даже тогда, когда в доме нечего было есть.
Возможно, этот притворный аристократизм и породил отвращение Мейна к подделкам. Во всяком случае, в своих проектах он потом всегда выставлял напоказ только основные структуры и концепции.
Так или иначе, до колледжа Мейн был совершенной белой вороной среди своих сверстников. В первый же школьный день его избили, а велосипед и пиджак отняли. Мейн был одиночкой, вечным посторонним. Теперь у него прекрасная семья. Жена и три сына, старший из которых (от первого брака) уже имеет собственную семью. Клиенты не только остались, но и приумножились. 61-летний "плохой мальчик" теперь все чаще обнаруживает, что его фирма Morphosis выигрывает самые престижные заказы в Америке. Еще более удивительным ему кажется, что он становится чуть ли не придворным архитектором американского правительства, которое пригласило Morphosis строить федеральное здание в Сан-Франциско, здание суда в Юджине и базу для Национального управления океанических и атмосферных исследований. В Нью-Йорке Morphosis недавно тоже выиграл два важных конкурса: на строительство Олимпийской деревни и художественной студии и технического здания Cooper Union. Сейчас особенно подчеркивается, что Мейн — первый за 14 лет американский лауреат Прицкера. Из двадцати восьми его предшественников он только восьмой американец, удостоенный этой чести. Конечно, он строил в Тайпее, Мадриде, Австрии, Сеуле, но основная слава Мейна, конечно же, в Америке. Только в Лос-Анджелесе, который обычно называют городом без центра или центром без людей, Том Мейн за последние несколько лет построил среднюю школу Даймонд Ранч (фото внизу), школу научного центра и штаб-квартиру калифорнийского департамента транспорта (фото вверху). Но Мейн больше не дерется с клиентами. Хотя по-прежнему умеет настоять на своем.
В марте 1999 года, когда он выиграл конкурс на постройку здания федерального суда в Юджине, это потрясло судью Хогана, который, будучи консерватором, счел, что "плохой мальчик лос-анджелесской архитектуры" никогда не сможет сделать ничего, "похожего на суд". Каким он представлял себе суд, неизвестно, но после двух уик-эндов с Мейном и красным вином в лесах Орегона, а также после конфиденциально финансированной поездки в Европу, где Мейн показал Хогану здания суда, спроектированные Ричардом Роджерсом в Бордо и Жаном Нувелем в Нанте, судья и архитектор, похоже, достигли консенсуса по поводу современной архитектуры и американской юриспруденции. После двадцати семи версий были, наконец, построены три судебных зала в форме слезинок, где использовалось все место с каждой стороны от судейской скамьи, чего нельзя было добиться при традиционном прямоугольном формате. Скамья присяжных была отодвинута к внешней стороне "слезинки", указывая, что присяжные заседатели в разворачивающейся судебной драме являются зрителями, а не актерами. Когда в 2000 году строили школу Даймонд Ранч, крутой участок был признан почти непригодным для застройки. Но Мейн потратил $11 млн из бюджетных $29 млн на формирование пейзажа. Он устроил игровую площадку на уровне школьной крыши с амфитеатром в шарообразной нише, вырытой в склоне наверху. Эту свою знаменитую работу Мейн решил как сборище угловатых, наклоненных фрагментов, напоминающих каньон.
Надо сказать, что определенные формальные элементы в зданиях Мейна часто повторяются. После Сан Тауэр в Сеуле, построенной в 1997 году, он полюбил сворачивать перфорированную металлическую "кожу", причем двойную, в виде оригами. Лифты, пропускающие остановки (экономное "новшество", введенное прогрессивным московским архитектором еще в 1920-х), сначала появились в общежитии для выпускников университета Торонто, которое Мейн закончил в 2000 году, а затем в федеральном здании Сан-Франциско. Большая центральная лестница также стала стилеобразующим элементом многих его общественных проектов. Как и полосы окон, которые открываются вручную, или цифры номера дома размером с билборд. Похоже, с возрастом любой архитектор приобретает собственную иконографию. Дело не в том, чтобы не повторяться формально, а в том, чтобы не позволять своим собственным приемам диктовать банальные, предсказуемые результаты. Мейн избежал этой западни. Может быть, потому, что всегда больше наслаждался процессом, чем продуктом.
Мейнстрим
После объявления о лауреатстве Мейна в прессе сразу заговорили, что для жюри это нетрадиционный выбор, а для Мейна — шанс попасть в архитектурный истеблишмент. И только немногие комментаторы вспомнили, что он хоть и "плохой", но все-таки уже очень знаменитый "плохой мальчик". Мейну теперь 61, и, вероятно, это был бы хороший возраст, чтобы завершить вполне классическую историю о бунтаре, которого усмирил мирской успех.
Но Мейна и без того давно хвалили и признавали. Его проекты выиграли 54 премии Американского института архитекторов и 25 наград за прогрессивную архитектуру. О них написано множество монографий и статей, их автор получил приз Академии американского дизайна в Риме и премию Крайслера, преподавал в Колумбийском, Йельском университетах и Гарварде, стал членом Американской академии искусств и литературы и пр. Все это не означает, что фронда Мейна ненастоящая. Просто профессиональный успех больше не считается преградой для личной борьбы. По крайней мере, для его поколения архитекторов. Напротив, в два последних десятилетия авангардистские устремления стали почти обязательными для птиц высокого полета, таких, например, как Рем Кулхаас или Бернард Чуми. Они, похоже, решили классическую загадку шестидесятников о том, как сделать профессиональную карьеру, не утратив художественных принципов. А ведь в архитектуре эта дилемма особенно чревата. Строительные объекты требуют клиентов и капитала, и буржуа, которых эпатируешь сегодня, завтра могут оказаться в конкурсном жюри.
В 1960-е художники и интеллигенция обсуждали саму приемлемость всевозможных премий. Жан-Поль Сартр, например, отказался от Нобелевской премии на том основании, что художники должны держаться подальше от правящих элит. Но тогда литература (и архитектура) имела гораздо более высокий статус, чем теперь. В наши дни считается, что художники и интеллектуалы (и архитекторы) нуждаются во всех мыслимых призах, которые только могут получить. Уже с десятилетие бытует теория о том, что премии важны скорее не для их обладателя, а для публики. В самом деле, после объявления очередных лауреатов Нобелевской, Пулитцеровской или Прицкеровской премии, после массированной "отработки" их лауреатов в СМИ у широкой публики, пусть на время, но все-таки создается впечатление того, что она в курсе самых актуальных проблем физики, литературы или архитектуры. Прицкер, конечно, много добавляет в резюме архитектора, но больше всего пользы от него получает профессия как таковая. Не имеет даже большого значения, кто и когда получил премию — важнее, что архитектура оказывается в центре публичного внимания. Шоу, как известно, должно продолжаться.
Елена РЫБАЛТОВСКАЯ
Строительство и недвижимость. Статья была опубликована в номере 12 за 2005 год в рубрике архитектура
