Релиз нового альбома пианиста Михаила Плетнева
Все пианисты играют си-бемоль-минорный фортепианный концерт Чайковского, и совсем немногие – соль-мажорную сонату или цикл «Времена года». Можно перечесть по пальцам музыкантов, уделяющим внимание миниатюрам великого русского композитора, и первый среди них – Михаил Плетнев. «Я люблю Чайковского. Мне нравятся все его произведения. Когда ты любишь что-то – неважно что это – музыка или женщина – ты любишь это целиком. Чайковский всегда и во всем Чайковский. Если бы я не верил в это, я не играл бы его музыку вообще».
Опус 72 состоит из 18 миниатюр с названиями (на французском, реже – на итальянском языках). «Естественно, все названия дал пьесам сам композитор, - объясняет Плетнев. – Вообще, названия – это неотъемлемая часть романтической музыки. Вспомните о Шумане – именно он был самым важным примером для Чайковского в том, что касалось фортепианной музыки». Девятая пьеса называется ”Un poco di Schumann” и может быть понята как низкий поклон немецкому композитору. Герман Ларош, один из самых близких друзей Чайковского, вспоминал, что композитор часто играл шумановские произведения для фортепиано, переложения для фортепиано в 4 руки его симфоний и оперы «Геновева».
Есть и другое «посвящение» в этом цикле: No. 15, мазурка ”Un poco di Chopin”. Но здесь Плетнев видит только тесную связь между композиторами. И, наверное, лишь мгновенная прихоть побудила пианиста исполнить именно эту миниатюру на «бис» на сольном концерте в Цюрихском Tonhalle.
Опус 72 объединяет множество разнообразных музыкальных моментов-впечатлений, каждый из которых не превышает 5 минут. Плетнев не имеет проблем с построением целого цикла. «Эти пьесы – прежде всего красивая музыка. Вы сталкиваетесь с той же проблемой, играя, например, Прелюдии Шопена: поиск и обнаружение единства в разнообразии».
18 пьес для фортепиано – одно из последних творений Чайковского и самое последнее сочинение для фортепиано соло. «Здесь весь Чайковский, - утверждает Плетнев – Не только фольклорные и балетные влияния можно найти в этом цикле, но гораздо больше. Я бы назвал это дневником, музыкальным дневником – наполненным идеями и ассоциациями, воспоминаниями о друзьях и так далее».
Цикл датирован 1893 годом, годом смерти Чайковского. Может быть эта работа – своего рода музыкальное прощание? Плетнев так не думает: «Это не траурная музыка. Самая печальная пьеса – «Элегическая песнь» - написана в мажоре. Каждый большой композитор имеет дело со смертью, с умиранием, но совершенно в другом смысле».
Сам Чайковский, казалось, не был относительно высокого мнения о своем Опусе 72. «Эти пьесы незрелы и незначительны», писал он об этом цикле своему племяннику; «Я сочинял их ради денег». Несколькими днями позже он более благосклонно относился к этому проекту: «Я продолжаю выпекать эти музыкальные блины. Смешная вещь: чем больше я занимаюсь ими, тем больше наслаждаюсь этим». Плетнев защитил бы Чайковского от его собственного скептицизма. «Вся фортепианная музыка предназначена к исполнению не в большом концертном зале, а в салоне. Я не вижу ничего бранного в этом слове. Шуберт и Шопен писали исключительно для салона».
Великий русский пианист Николай Рубинштейн, которому был посвящен Фортепианный концерт b-moll, отклонил этот цикл, назвав его непригодным для исполнения и неудачным. «Рубинштейн был в основном прав, но все же он промахнулся. Чайковский сам признавался в том, что использовал в этом цикле заимствования. Но давайте не будем забывать: вся классическая музыка заставляет нас думать о другой музыке, Даже Моцарт цитировал сонату Клементи в «Волшебной флейте». «Волшебная флейта» все еще исполняется, в то время как о Клементи почти забыли». 18 пьес для фортепиано вызывают ассоциации не только с Шопеном и Шуманом, но и с другими любимыми композиторами Чайковского – Моцартом, Шубертом и Листом.
Как же Плетнев справляется с «непригодностью для исполнения»? Действительно, в Опусе 72, среди довольно легких пассажей, скрываются и очень сложные (наиболее неудобные – в седьмой пьесе, ”Polacca de concert”, и в заключительной пьесе ”Invitation au trépak”), требующие от пианиста настоящей виртуозности. Плетнев только улыбается в ответ на этот вопрос.
И как же Плетнев справляется с «неисполняемостью»? В Опусе 72, среди довольно легких пассажей, есть и очень сложные (самые неудобные – в седьмой пьесе, «Polacca de concert», и в заключительной, «Трепак»), требующие от исполнителя настоящей виртуозности. Плетнев улыбается в ответ. «Искусство быстрой игры на фортепиано очень развилось за последние десятилетия. С тем, что раньше казалось неисполняемым, сегодня справится любой новичок. Вот что я скажу вам: Чайковский прост. Гуммель гораздо, несравнимо сложнее». Пианист очень переживает по поводу каждой упущенной технической детали: «В этом я похож на Артуро Бенедетти Микеланджели, который физически чувствовал каждую фальшивую ноту. Или на звезду тенниса Роджера Федерера, который прыгает как сумасшедший после каждой ошибки. Это своего рода бремя. Но фальшивая нота – не в пальцах, а в голове».
Михаил Плетнев, вы перфекционист? «Иногда. Я человек настроения. Сегодня я перфекционист; завтра я анархист. Свобода моей интерпретации безгранична. Я не играю то, что написано в нотах. Я играю то, что стоит за нотами, между ними. Вы должны быть верны духу произведения, а не только тому, как оно записано. Анализ всегда связан с эмоциями. Вы не можете их разделить». Mario Gerteis
«Я бы назвал этот цикл музыкальным дневником». (Из беседы с Михаилом Плетневым
