Neoangin

встретимся под столом?

«Союзовский» лейбл для дурной и душевной музыки BAd TaStE занимается какими-то галлюциногенными вещами — в этот раз они привезли в Москву не ТИГРОВЫХ ЛИЛИЙ, а нечто еще более иррациональное и совершенно не способное к созданию массивного культа вкруг себя. Берлинский художник, перформер и музыкант Джим Авиньон толком не ожидал, что его пригласят в Россию, хотя позже признался, что втихаря именно об этом и мечтал. Все происходит слишком быстро — в конце декабря Джим получает приглашение дать несколько концертов в подвальненьких московских клубах. Джим радуется и дарит свое многогранное «да» по поводу выпуска эксклюзивного русскоязычного альбома с музыкой и картинками. В начале позапрошлой недели мне попадается диск группы NEOANGIN (состоящей из этого самого человека и его многочисленных внутренних “Я”) “Встретимся под столом”, брызжущий светленьким позитивом и детскими воспоминаниями. «Оно самое!» — понимаю я и начинаю думать названиями. Бек, Монти Пайтон, Моби, CAKE, НОГУ СВЕЛО!, фильмы из детства, BLUR, панк, грустный панк на крыше, грязный панк в подворотне, желтый галстук, небо и лед, техно начала 90-х, мой первый детский синтезатор, мой второй синтезатор, тоже какой-то игрушечный и декоративный. Светит солнце, хочется улыбаться — даешь весну! Вокалист напевает себе под нос грустненькие и циничные текстики, музыка похожа на набор цветной бумаги для аппликаций, только из нее хочется складывать самолетики. Через пять дней ЭТО в Москве? Джим Авиньон? Это его настоящее имя? Нет, это не электронная музыка — это блюз, наверное. На месте разберемся — точно. В дорогу мне дают стальной тесак и пакет с хурмой — «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» вспоминается, где суровый адвокат грейпфруты кромсал.
Джим Авиньон — понятно, почему. Он признается, что его любимая группа — DOORS. Что его любимый художник — Пабло Пикассо. Ему нравится Боб Дилан и группа ST. ETIENNE. Только не надо спрашивать его о том, что он думает по поводу своей популярности — он против. Решительно против. Потому что его жизненный принцип — постоянно опровергать взаимосвязь популярности и офигительных денежных накоплений. Он может нарисовать сотню прекрасных картин и сжечь все одним махом. При этом он будет совершенно безоружно улыбаться — этому космическому пришельцу приятно страдать и просто, по-панковски, рефлексировать. Он играет и рисует на языке детства, втираясь в доверие к вашему подсознанию миленькими младенческими образами, которые говорят довольно неприятные и злобные вещи. На сцене он — совсем не бог. В жизни он — совсем не великий. Но когда видишь его картинки, слушаешь его музыку, говоришь ему какую-то невнятицу, ты понимаешь — черт побери, это замечательный человек. И начинаешь рыться в сумке — что бы ему подарить? Ему хочется подарить решительно все. Все свои игрушки. Да, именно. Все паровые машины, картинки с одинокими птичками, губные гармоники, МАЗ’овские болты и любимые рогатки, стреляющие колючими проволочками и неприятными дорожными камушками.
На самом деле, Джим Авиньон — очень известный тамошний художник. Сумасшедшенький и растрепанный, похожий на панковского клоуна. Его сравнивают с Дали и Энди Уорхолом. Его картинки — жутко добрые, поп-артовские, сюрреальные, искривленные и совершенно искренние, как гвоздь в стене. Радостные и тупые наркоманы, грустные собачки и котики, гуашевые кислотные герои, рабочие, сажающие деревья, скучающие люди и дождь, угрюмые гопники в лифте (откуда он знает про наших гопников?), озверевшие шпионы-снеговики — и все улыбаются. Рассматриваете — и начинаете вспоминать собственные сны, которые являлись вам еще до школы. На Авиньона молится вся арт-богема Берлина, да и не только. Он продает свои картины до неприличия дешево — «Просто мне так трудно, когда я понимаю, что такой вот простой человек типа тебя не может купить мою картинку, если она охренительно дорогая. А так — долларов за пять-десять он ее купит и будет счастлив». Зарабатывает он дизайном автомобилей, часов «Swatch», рекламой и хохломской росписью массивных «Боингов». Эти деньги он тратит на пиво, друзей, халявные выставки, дурацкие хэппенинги и выпуск совершенно не прибыльных дисков с примитивной и жутко красивой музычкой. Он мечтает разрушить напрочь всю систему шоу-бизнеса, и иногда это ему удается. Его арт-магазин называется «Куратор киллер». Его картинки продаются за копейки. Его концерты жутко не прибыльны. А выставки он проводит в клубах — «искусство должно на самом деле принадлежать всем, и вообще, все, решительно все надо выносить из галерей к народу». Если бы он мог, он бы скупил самые дорогие произведения искусства и выменял бы их каким-нибудь безумным студентам на бумажных журавликов и модели вертолетиков. Это точно. «Уличные» выставки Авиньона всех потрясали — он мог нарисовать несколько десятков картин за день, а к вечеру похерить все ножом.

— И как, неужели не больно? — спрашиваю я его.
— Идея! — говорит он. — Понимаешь, ИДЕЯ — она остается. Иногда это единственный способ спасти идею — уничтожить все, что выходит за ее пределы. В данном случае это все ее воплощения. Когда ты что-то уничтожаешь, тем самым ты делаешь идею этого бессмертной.
Музыку Джим начал писать, когда понял, что одних картин ему недостаточно — идеи можно выражать по-всякому, но если ограничивать выход эмоций только картинками, некоторые (и люди, и идеи) могут пройти мимо. Все картины в клуб не притащишь — стало быть, надо делать музыку. Старенький раздолбанный синтезаторчик — рваные скрежещущие сэмплы — и вперед. Джим не умел ни на чем играть, хотя очень старался научиться. В итоге забил на все и ограничился одним синтезаторчиком, на котором и творил жутко фрагментарную, коллажевую и абсурдную поп-арт-музычку, похожую на грустное техно 90-х и земляной блюз 60-х. Группу назвал глупым словом NEOANGIN и начал выпускать наивные и злобные альбомы, где к каждой песне прилагалась сюрреальная картинка. Это назвали «lo-fi pop», что по-нашему означает — «подвальный масскульт»… гм… «дешевый трэш», «мусорный мусс», «карамельный панк», «засаленный рукав», «прокисшее пиво», «детская неожиданность» — вот, точно, так будет лучше всего. Джим играет в жанре детской неожиданности. Искренне и до слез. Такой неоэкзистенциализм с бредовой меланхолией. Или постгедонизм с интеллигентной фиолетовостью. Где смешивается все — рэгги, кантри, панк, черный юмор, диско и блюз. В общем — не понять что. Его любимый герой — дружелюбная собачка во враждебном Космосе. Так называется его любимая песня (он всегда играет ее на «бис»), так называется его последний альбом. Наверное, он любит зверей.
«Да нет, это же классика — говорит он. — Через зверюшек гораздо проще показывать людей. А вообще у меня дома два кота живет. Жутко славные твари».

А музыка ему нужна для того, чтобы выражать все то, что он не может нарисовать — по его мнению, это такой же поп-язык, как и визуальное искусство. «Только одна разница — картинки идут из мозгов. Музыка — она идет вот отсюда!» — и он лупит рукой по сердцу. Это очень хорошо ощущается на концерте в Московских «ПирОГАХ» на Никольской — похожем на битловскую «каверну» низкопотолочном каменном подвальчике. Получается месиво из декораций, картинок и песенок. Вначале Джим долго готовится к концерту и рисует для себя маски — гуашью. Я фотографирую его и он корчит грустную рожу. Правда, не говорит, что против. Тогда я буду еще фотографировать. Потому что поражена до глубины души тем, как он рисует глазки гуашево-картонным котятам и девочкам-имбецилам — геометрически безупречно и крайне профессионально. На сцене устанавливают разваливающуюся барабанную установку (будет «живой» барабанщик?), прикручивая единственную тарелку проволокой к потолку. Джим задумывается и говорит, что надо распилить стол. Его уговаривают этого не делать, тогда он рисует еще одну девочку-имбецилку и крепит к ней скотч, чтобы маска держалась.

На крохотном столике — детские совсем клавишки. Несколько маленьких пультиков, кнопочки-проводочки — и все. Сэмплы и простые синтезаторные ритмы, которые заканчиваются невнятицей и пустотой — он просто жмет на «Стоп». Народ — а в «ПирОГАХ» не больше сотни человек — радуется, но не сходит с ума, но это точно поначалу так. После нескольких песен (а у Джима они коротенькие, по минутке, иногда — по две минутки) на сцену выползает накопанный в какой-то помойке берлинский барабанщик, похожий на сборный архетип канонического кустурицынского цыгана. Он скалит чернючие зубы и начинает панковски терзать барабаны под милые техно-запилы и довольно суровые вопли Джима, который облачен в маску Робота-Шпиона. Рушится электричество и наступает тишина — все бегут к сцене и кричат: «Анплаггед! Даешь анплаггед!», а один из моих знакомых скандирует: «ОМОН’овцы хреновы опять электричество отключили — жыве Беларусь!» — в общем, полный сюрреализм. Авиньон карабкается на табурет и начинает орать дурным голосом: «I like to see the places I haven’t seen before!”, цыган безумно грохочет в барабаны и кричит женским голосом, народ начинает хлопать, прыгать, пощелкивать, повизгивать и тематически подвывать, превращая все в коллективный шаманский анплаггед — и через пять минут электричеству ничего не остается, как вернуться. И вот потом был настоящий праздник — это честно, потому что раньше, например, я еще никогда на столе не танцевала. Ни подо что. «Это Моби, который пришел делать утренник в детском саду», — говорят мне восхищенно, и я соглашаюсь, потому что мир прекрасен и я согласна с его совершенством и организацией. Люди — чудесны, кругом светлым ладаном разливается доброта, Джим смешно прыгает по сцене и по его лысине текут алмазные капельки пота. Когда он уже не может петь, он выкрикивает слова и рассказывает грустные истории. Его песенные герои — какие-то грустненькие отверженные фрики, «такие же, как мы с вами» — они сидят в барах и жрут водку, они бродят по крыше и распадаются на фрагментики, они радуются весне и пинают ногой снег, у них вечные проблемы с личной жизнью и самооценкой, но они любят жизнь и радуются ей, как дурные щенки с горящими глазами. Два часа — и добрых три десятка песен. Девочки кидаются Авиньону на шею — ага, фанатизм! Вместо автографов он рисует картинки, пристально глядя людям в глаза. Он похож на маленького загадочного гнома и спрашивает у всех: «Вам понравилось?». Еще бы — понравилось — да это был настоящий праздник! Я говорю ему об этом, и он совершенно искренне радуется, а потом рисует для меня человечка с раздвоением личности, одна половинка которого дружелюбно машет ручонками, а другая — корчит гнусную рожу матерого аутиста и совершенно не желает общаться. Это настолько мудро, что у меня просто нет слов. Джим — не концептуалист, но он верит во всепрощающую силу мирового Абсурда, в магию детских символов и, наверное, в по-настоящему добрые вещи. В его «Декларации любви» люди дружат, улыбаются друг другу, спокойно бродят по зимним садам и рассматривают небо, им хватает времени на все, им наплевать на свою работу, и, как бы это не расшифровывалось, Дж. А. — жутко Настоящий, пусть и довольно циничен. Честное слово. «Пусть всегда мы будем вместе-е-е-е!» — это он сейчас флегматично напевает под грустную музычку финальным саундтреком. А под столом очень даже злобно и уютно — можете присоединяться.

«All people are cool in my declaration
And all people are friends in my declaration
And all people hold hands in my declaration
All people have time in my declaration
And all people are cool in my declaration
It’s my declaration of love»
NEOANGIN