Alles Mein Взгляд изнутри
— Почему так много цитирования в вашем новом альбоме?
Николай (Н.): В эпиграфе цоевская фраза: "А жизнь только слово, и есть лишь любовь, и есть смерть". В принципе, объяснением этому служит сам альбом: две части, любовь и смерть. Исследование этих понятий. В рецензии тов. Климов "сделал" небольшой "плевок", что альбом тематически разделен на две части, музыкально это абсолютно не отслеживается. Он ожидал какого-то противопоставления: как-то это будет различаться, что-то опровергаться, что-то утверждаться. На самом деле, когда я задумывал этот альбом, я считал, что все эти понятия — это декорации просто. И этот альбом, обе части, — это попытка сорвать декорации, посмотреть, что же за ними находится. За тем, что мы называем любовью и что мы называем смертью. И мое убеждение, что это просто слова и не более. Истинной сути этих понятий мы все равно никогда не поймем, воспринимаем на веру пустые звуки.
— Альбом получился довольно-таки поэтическим, с точки зрения русского языка и всего остального…
Н.: Так я же филолог, в конце-то концов! Песни конечно непрофессиональные с позиции стихосложения. Но я всегда ценил образность в текстах, в поэтических стихах. Поэтому и песни такие получаются. Все-таки это, наверное, больше литература, чем музыка. А что касается строчки: "рок-н-ролл — это не работа, рок-н-ролл — это прикол", у Кинчева когда-то была такая песенка, она у него легонькая, веселенькая. Я попытался взглянуть с другой стороны на это: он говорит, что рок-н-ролл — это не работа, это прикол, а у меня вот такой прикол получается. Этот прикол доводит до трагедии очень многих людей. Отсюда и песня такая получилась.
— А почему вдруг такое обращение к русскому року, достаточно неожиданное для вас?
Н.: Так я вырос на этом. В 88-м году как повис на Викторе Цое, так долгое время и висел. Это на самом деле грамотные тексты, грамотные песни. Пусть с технической стороны это сейчас воспринимается наивно. У каждого времени свои ордена. Просто вырос я на этом, много думал, и когда-то должно было прорваться. Мы считаем, что музыкально там русского рока маловато, у кого-то, может быть, другое мнение.
Александр (А.): Там может быть идеология русского рока, а в музыке там им и не пахнет.
Н.: Западную идеологию нам не понять. Как бы мы не пытались, мы ее можем узнать, но не можем понять. А русская идеология, русский рок — мы все русские, он нам ближе. А музыка, это может быть, в определенной степени дань моде, выход энергии души. Слушаем-то мы в основном русский рок и западную музыку, у кого-то уклон в модную сторону.
— В первой части альбома музыка достаточно легкая, не тяжелая во всяком случае…
Н.: Опять же в вышеупомянутой рецензии было недоумение автора по поводу того, что вроде как сатанисты, а не играем ни блэк, ни готики как таковой. Да, музыка отличается от этих направлений, хотя группа действительно антирелигиозная, антихристианская, наверное, в первую очередь. Мне просто всегда интересны любые сочетания несопоставимых вещей. Можно назвать себя сатанистом, рубить блэк, кричать какой ты страшный. На самом деле, это тоже, я считаю, клише. Все это поверхностно и глупо. Мир же построен на противоположностях, на этом все построено. Я пытаюсь эти противоположности собрать в кучу, ALLES MЕIN и представляет собой набор каких-то антагонистических вещей. Отсюда и получается, что идеология кажется жесткая, а музыка где-то может быть и помягче, попроще. Подача опять же жесткая идет. Так интересней получается, мне так кажется.
— И напоминает этот альбом какую-то театральную постановку.
Н.: Театральности хватает. Хотя театральной группой нас назвать тяжело. Не хочется ограничиваться просто музыкой. Я сам не являюсь музыкантом, и не хочу зацикливаться на том, что вот мы музыканты, играем рок, главное — петь песни, играть, все остальное не важно, как говорят многие группы. Хочется как-то отражать реальность, жизнь. Опять же жизнь многогранна, хочется все это разнообразие отразить в творчестве. Может быть, в чем-то утрированно, какие-то черты выделять, какие-то грани стирать. Чтобы какая-то более полная картина получалась.
Лариса (Л.): Мне кажется еще, что касается театрального действа, тут какой-то антифрейдовский комплекс выскакивает. Метод психоанализа. Это выплескивание каких-то эмоций. Многие люди носят это в себе, с ними живут, и может быть, даже не догадываются о них. Или прячут их. Но если широко на них взглянуть, то не так уж это и страшно.
— Никто не пытался этот альбом проанализировать сточки зрения психоанализа?
Н.: Это меньше всего происходит. Обычно люди воспринимают так: вышел альбом группы, давайте разложим по косточкам, музыка такая-то, тексты такие.
Л.: Патологоанатомия.
Н.: Некрофилией, я бы даже сказал, занимаются. А с точки зрения психологии, кроме меня самого или нас самих, мало кто задумывался.
А.: Есть "прет" или "не прет". Может быть какая-то суперпрофессиональная группа с суперзамороченными текстами, а дядька вышел, сыграл два аккорда, спел, и клево. Что бы ты ни делал в этой жизни, всегда найдутся сторонники и противники. Может быть, одних будет больше, других меньше, разное процентное соотношение. Но это есть всегда.
Н.: Честно говоря, я не знаю, кого бы я хотел, чтобы у нас было больше — сторонников или противников. Наверное, все-таки, чтобы противников было больше. Потому что то, что мы пытаемся показать, это не лицеприятно, аморально, и вообще бесчеловечно, негуманно во многом. Поэтому когда люди говорят, что так нравится, так хорошо, я начинаю задумываться, а почему же хорошо? Когда я пишу, мне плохо. Я пытаюсь освободиться от этого, наверное.
— А с этим альбомом у вас не стало меньше противников?
Н.: Думаю, даже, наверное, больше стало.
А.: Своих сторонников мы знаем три штуки, противников — пока, наверное, один. Больше мы с ними не сталкивались. По крайней мере, одним противником больше стало — Кинчевым.
— На счет отражения реальности, у меня было такое впечатление, что как-то очень удачно схвачен современный момент, на самом деле можносказать, что это как-то связано с вашей жизнью?
Н.: Естественно. Смотря, что под реальностью понимать. Кто-то ограничивает ее своей жизнью: дом, работа и т. д. Реальность — это то, что в тебе творится, мы уже говорили об этом много раз. Твое мироощущение. Я это и считаю единственной реальной вещью — собственное мироощущение. Как Калиостро говорил: "Что есть мир — игра моего ума". Да, отражаем постоянно. Все через себя пропускаем. А как по-другому, я просто не знаю, как по-другому может быть на самом деле... Хотя большинство команд, по-моему, занимается просто конструированием. Собрались — мы будем играть такую музыку. И начинаются исследования законов этой музыки. Вот это будет правильный дэз, а вот это будет неправильный дэз. Вы хорошие, потому что играете правильный панк, а вы играете неправильный панк. А это уже ограничивает человека. Сразу же мирок сужается. Знания становятся уже, или вообще их не становится. Человек глупеет. Глупеть не хочется. Думать нужно меньше, но соображать больше.
— Вы случайно философией не увлекаетесь?
Н.: Если брать "институтский" курс — не увлекаемся. Не скажу, что я усиленно штудирую философские труды. Какие-то представления о Шопенгауре, Ницше, Канте есть, поверхностные, разрозненные, никакой системы. Что-то у Гитлера, хотя его философом назвать невозможно, но личность интересная. Да и Борхес — это тоже философия. Философия это… рефлексия. Вспомнил слово из института.
А.: Тот же Ньютон, когда открывал свои законы, он был математиком, он сам по себе их придумал и сам доказал.
Л.: Это о прелести дилетантства.
А.: Зачем штудировать кучу книжек, когда каждый человек занимается самоанализом и анализом окружающего, со всеми вытекающими последствиями. И каждый думает о смысле жизни. А почитав чужие мысли, ты просто будешь говорить умными фразами.
Л.: Хорошо если наслоится, а если просто голову забьет.
Н.: Я предпочитаю не штудировать, а сам до чего-то догонять. Пусть я придумаю какую-то банальность и дойду до какой-то мысли, которая до меня уже тысячу раз придумана. Но я сам для себя это открою. Значит, я сам развиваюсь.
Л.: Это можно применить к некоторым совпадениям, например, в нашей музыке, с "классиками", так сказать. Маленький кивочек в сторону Мэнсона есть. Хотя мы придумывали это раньше, и не слышали этих вещей раньше.
Н.: Гении они где-то рядышком стоят.
Л.: Был такой закон Бойля-Мариотта. Не знаю, о чем он, но он был открыт разными учеными в разных странах примерно в одно и тоже время. Поэтому он и назван двойным именем. То есть, если есть какая-то истина, к открытию которой пришли с разных сторон, значит, это наверное что-то такое настоящее.
— Альбом, как мне кажется, сильно отличается от предыдущего, что с вами происходило все это время?
М.: Ну что, на Луне побывали.
А.: Первый альбом это была типичная проба пера: собрались, записали. Попробовали: так хорошо, и так хорошо. Первый альбом нас привел к определенной планке, мы узнали, о чем можно говорить.
Л.: Потом было какое-то количество песен, которые просто так носить в себе было трудно. Мы все не записываем, возможности такой не имеем. Мы альбом записали даже для больше себя.
А.: И тексты и музыка получились очень органичными. Это получилось абсолютно спонтанно. Музыка придумывалась вне текста. И если это мажор — значит, нам было хорошо, минор — плохо. Мы не композиторы, одним словом.
Н.: Если рассматривать альбомы, то первый — "Тенью на взлете", — это первичная попытка человека заглянуть в себя. Это банальные слова, конечно. Этот альбом — идет уже углубление. Он поэтому, наверное, помрачнее получился.
М.: А если вычислить в арифметической прогрессии, что же будет через два альбома — загробие полное.
Н.: Да, наверное. На самом деле программа, которую мы делаем, это попытка проникнуть все глубже в какие-то необъяснимые вещи. Сбросить догмы все.
Л.: От чего-то освободиться. Может быть, скинуть что-то с сознания.
— А чем вы занимались это время? Меж двух альбомов?
Н.: Репетировали, записывали альбом, болели. Спасибо большое ребятам с "Out Of Records". Получилось, в принципе, то, что и планировали. Концертов почти не играли. Мало их было, для нас. Наверное потому, что мы не примыкаем ни к какому объединению, ни в какой тусовке не общаемся. Но таких, как мы, разрозненных, наверное, тоже много. Кто у нас проводит концерты? Металисты, потому что у них своя есть тусовка. Блюзмены, это конечно смех и грех. И рэпперы. А мы ни туда, ни сюда. Неформатные. Полное ВСЕ МОЕ. Из фестивалей, последний был в Карелии, о чем мы уже рассказывали.
— У вас специального человека нет, который бы занимался администрированием?
Н.: Специального человека нет. Оно, конечно, было бы неплохо им обзавестись. Но не знаем, где они растут, эти люди. Можно, конечно, нанять за деньги, но чем платить?
Л.: Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно купить что-нибудь ненужное. Сами, через какие-то минимальные знакомства, пытаемся пять копеек вставить.
А.: Сейчас пытаемся попасть в сборку к Протасову.
Н.: Выяснили только по какому телефону нужно позвонить. Отпугивают людей наши радикальные взгляды. Как только услышат слово "сатанизм", что-то о фашизме — сразу значит это сволочи, твари…
М.: Даже не пытаясь подумать
Н.: Я не пытаюсь сказать, что сатанизм — это хорошо. Вообще, "что такое хорошо, что такое плохо", это, по-моему, для детского сада. Просто я оперирую этими понятиями.
— Кстати, группа ДЕТСКИЙ САД тоже записывалась на студии "Out Of Records"…
Н.: Да. Мы сводились, они записались. Мы послушали. О ДЕТСКОМ САДЕ сказать что-нибудь?? По-моему, это уже смешно.
А.: Ну что ДЕТСКИЙ САД. Брат Ильи Митько, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Очередная пошлятина. Хлопцы вышли поиграть на гитарах, поцеловать девочек, чтобы они пищали, не знаю, что еще делали. К чему это?
М.: Половая функция развивается.
А.: Если брать глобально развитие белорусской рок-музыки: ее нет? Где она? Какие группы войдут в историю, кто объективно этого достоин? В этой стране, где полная жопа с экономикой и со всем остальным. Зачем здесь делать революцию. Кому ее делать в этой стране, где девять миллионов…
— Она никому не нужна.
А.: Как это — никому не нужна?
Н. и Л.: Она действительно никому не нужна. Кому она нужна?
Н.: Людям нужна стабильность: пиво, бабы. Все, больше ничего.
А.: Есть люди, которые живут сами по себе. Не потому что они делают революцию, а сами для себя. Единственная группа, которую я уважаю в Беларуси, — это НЕЙРО ДЮБЕЛЬ.
Н.: А кто-то летом на даче. В руки лопату…
— Нравится вам творчество Шнурова?
Н.: Мне не очень. Но в программе "Земля — Воздух" я их видел — отлично. А Сид меня убил. Он не панк, он нарисованная картинка. И на НАИВ я наезжал и буду наезжать. Кстати, с господином Чачей я беседовал в Интернете очень глобально. Сначала я его выцепил на оскорбления, он меня пооскорблял немного. Потом мы попытались провести конструктивный диалог. Диалога, правда, не получилось, он от него ушел. Может посчитал, что я слишком глуп для него, может, наоборот.
Если сопоставлять сейчас такие типа панковские команды, тот же НАИВ и тот же ЛЕНИНГРАД, можно сказать, ЛЕНИНГРАД — это сейчас настоящий панк. А НАИВ и ТАРАКАНЫ! — это, по-моему, для подростков, которые любят носить панковскую символику и кричать, что они большие панки. Панком был Свинья, панком был Летов. Они совершенно разные, но по подаче они где-то рядом стоят.
А.: Панк — это некий диагноз, это не стиль музыки.
— ЛЕНИНГРАД панками себя особо не считают…
Н.: Так я себя тоже никогда панком не называл, вот в чем дело. Понятие "панк" выходит за все рамки. Оно призвано для того, чтобы взорвать мир. Мир каждого отдельно взятого человека. Не социальную или политическую революцию устраивать, а именно революцию в мозгах человека. Это то, что в политическом плане на первых этапах пытались сделать коммунисты. То есть — мы наш, мы новый. Они ничего нового не утверждали. Но все старое сметали. Это и есть панк. А то, что сейчас называют панком, это очередная этикетка.
ЛЕНИНГРАД мне просто не нравится, слушать я его не хочу. Не нравится мне их подача. Но они единственные, кто сейчас пытается что-то сделать, именно взорвать устоявшиеся традиции, музыкальные и культурные. Путь их мне не очень нравится, метод. А то, что они это делают, я отмечаю. Самое главное — они это делают. А Чача тот же рассуждал в Интернете о том, что, понимаешь, ты, мол, слишком молод, ты не понимаешь, мир намного сложнее, иногда приходится на какие-то компромиссы идти. Стоп, если ты играешь панк, то ни о каких компромиссах и речи быть не может. Даже если не вдаваться в подробности, то мне у него чисто фонетически нравится одна строчка… (строчку пропустим). И о Дельфине мне очень понравилось. У Дельфина есть строки: "Я буду жить, я буду жить..", а у Шнурова: "Дельфин будет жить, а я умру". Это из разряда того, что у Летова есть ответ БГ. У Гребенщикова строчка: "Если б я мог выбирать себя, я бы остался собой", а Летов: "Если б я мог выбирать себя, я был бы Гребенщиков". В этой фразе тоже попытка отмести какие-то клише, сорвать этикетки.
А.: Была статья про панков у Протасова, может быть я не точно воспроизведу, о том, в том смысле, что панками движет протест: одни против загрязнения окружающей среды, вторые за рыбок. И была одна группа, которая откопала СВОЙ протест из всего того, что уже было — против зеленых листочков что ли. Чего еще не было? То есть, мы панки, идеологию нужно придумать. Это подход западных групп. Я не знаю, сам ли такой Мерилин Мэнсон, или его придумали, но он не русский. Это Запад, это не наш менталитет. Музыка, ноты, темы, ритмы и риффы оттуда берутся. Но текстов лучше наших там никто никогда не сочинит. И то, что наши группы в большинстве своем терпят там крах, их не очень-то принимают, то ну его, этот Запад. Если будем делать так, как они, то это нам нужно перевернуться с ног на голову. Пускай лучше они переворачиваются. А после Олимпиады, вообще, нужно идти сдаваться к бен Ладену в террористы. Заработаешь больше и будет больше кайфа.
Н.: Для людей желающих понять нашу идеологию, даже не идеологию, а то, что мы собой представляем, поясню. Обычно, когда говорят об идеологии как таковой, сразу возникает вопрос: вы что-то отвергаете, что вы хотите утвердить? На самом деде, я не пытался ничего утверждать. Не верю я тем понятиям, которые вдалбливались и вдалбливаются извне. А чему верить, я не знаю. Мы вообще находимся в полнейшей пустоте. И какие-то утверждения — это плохо, а это хорошо — сомнительны. Христиане кричат: христианство хорошо, сатанизм плохо. Сатанисты — наоборот. По-моему, все не так. Мы не понимаем ни одного понятия, ни другого. Просто попытаться разобраться, что эти понятия из себя представляют. Не надо говорить: я герой, или я антигерой.
Мы не герои и не антигерои. Просто какие-то существа непонятные. И это тоже совсем не понятно! Я раньше верил в то, что это стена, и за ней что-то есть. А может быть за ней ничего нет, и, может быть, это вообще не стена. А можно победить вашего дракона? Можно. И не победить. И не нашего. И не дракона.
— Чистой воды философия…
Хором: Так об этом же и речь!
Н.: Об этом все время и разговаривали. Просто сейчас это как бы не модно об этом говорить. Потому что в народе такая философия: пиво, бабы. Мир катится в тартарары, давайте развлекаться, веселиться пока нам отпущен срок. Я с этим не согласен. Может это демагогия?..
А.: А если бы не было добра и зла, люди бы просто не получали кайфа. Это приблизительно так: стоит, условно говоря, христианин, к нему подходит сатанист, он просит закурить. Тот говорит, нет. Тогда тот дает ему по морде. У христианина сразу срабатывает: удар по одной, подставь вторую, а не то потом придет дядька, тебе еще хуже будет. Ему кайф. И разошлись все довольные. Один химический элемент, и второй химический элемент, и ты между ними.
Н.: Что такое добро и зло? В одной газете прочитал замечательную статью. У змеелова нет пальца. Он рассказывает как в детстве он жил где-то в пустыне. Там было много ядовитых змей и сестра его умерла от укуса змеи. Его укусила змея, он прибежал домой, показал палец маме. Мама схватила топор, отрубила ему палец. Мама причинила ему зло. Но он остался жить. Значит — добро. А мама после этого упала в обморок от содеянного. В "Мастере и Маргарите" есть хорошая фраза по этому поводу: "Ты сражаешься со злом, а что бы ты делал со своим добром, если бы не было зла?" Кто ответит на это вопрос? Вот мы пришли к закону единства и борьбы противоположностей.
— Некоторые люди считают, что надо просто жить и сполна переживать все те чувства и эмоции, которые им выпадают (Борис Гребенщиков)…
Н.: Он, с одной стороны, человек глубоко религиозный, если судить по его высказываниям, с другой стороны, я ему не верю. В его песнях: "Все равно Владимир гонит стадо к реке, а стадо все равно его съело с говном". В нем очень много всего намешано. То, что он человек, который плюет на всю совковость, на все, и на самом деле просто живет своей жизнью в полном смысле этого слова, за это я его очень уважаю. Но говорить, что он является либо праведником, либо грешником, либо добрым человеком, либо злым... Он мудрый человек.
— Для вас все-таки есть какие-то бесспорные истины, ценности, принципы?
Н.: Ценность или принцип, если хотите, одна: не врать себе. Как это банально ни звучит.
— Но на компромиссы все-таки приходится идти?
Н.: Не глобально, но бывает. Если ты соврал, то соврал. Не важно в чем. Если я скажу, что я никогда не вру, значит, я тоже соврал. Не врать действительно не получается ни у кого. В каждом человеке эта лживость сидит. Не оправдывать себя. Не обманывать себя... Чувство совести — от него никуда не денешься. Я просто человек, пытающийся думать и не врать себе.
М.: Человек на чем основан? В его мозгах все время ложь, какие-то корыстные мысли: чтобы лучше себе. Это что? Здоровый эгоизм. Зло.
— Смотря как к этому подойти... У вас есть маленький ребенок...
Н.: У меня очень сложное отношение к ребенку. С одной стороны, я его так по сопливому, по обывательски люблю, испытываю отцовские чувства. С другой стороны, я прекрасно вижу, что этот человек когда-то будет с совершенно другими взглядами, понятиями. Когда-нибудь он пошлет меня подальше. То, на чем накололись наши родители. Они не чаяли в нас души и хотели из нас сделать кого-то. Рассчитывали на такую же отдачу, что мы точно же так предадимся любовному экстазу. А на самом деле этого не произошло. И они сейчас бедные переживают, мучаются — как же так получилось? Я стараюсь отдавать себе отчет в том, что это мой ребенок на данный момент, но через какое-то время, это будет совершенно другой человек, к которому я отношение буду иметь постольку поскольку... Я, может, буду помогать ему материально. Может, мы будем влиять на него, может, не будем. Может быть будет какой-то авторитет, а может быть будет антиавторитет. Главное то, что это уже совершенно другой человек, абсолютно. Каждый человек — индивидуальность. И ни в коем случае нельзя отождествлять его с собой.
А.: И он никого не просил рождать его на свет.
Н.: Элефант тоже является отцом ребенка.
Л.: Родители, как правило, делают СЕБЕ ребенка. А уже в три года это совершенно отдельный человек. Причем у него очень хорошо развиты чувство лидерства и желание подавить окружающих.
Н.: Звериные инстинкты.
Л.: Обыкновенный стадный рефлекс. Я наблюдала маленьких детей в массе, то есть работала в детском саду, и видела, что это обыкновенные зверята. У них есть лидер, от которого они справедливо могут принять наказание и за которым они будут идти.
Н.: Люди пытаются в себе эти инстинкты подавить за какой-то маской моральности. В детях это зверство чистое и неприкрытое, святое. Оно не подкреплено никакими моральными или политическими взглядами, оно проистекает от природы.
Л.: У сатанистов одна из заповедей — не причинить зло ребенку, никакое зло.
Н.: Мы от ребенка не скрываем то, кем мы являемся, в то же время — пытаемся не насаждать. Хотим привить ему нормальные человеческие взгляды. Потом он сам разберется в остальном. Пока: вилку надо держать или в левой руке, или в правой, лучше в правой, безопасней, есть лучше в голову. Не более того.
М.: Мне кажется, чем люди становятся взрослее, тем полнее деградейшн.
Музыкальная газета. Статья была опубликована в номере 17 за 2002 год в рубрике музыкальная газета
