Точка Росы

Люди, не унывайте!

— Наверное, сразу начнем с того, когда вы образовались как группа?— В таком составе, как мы сейчас играем, — с 96-го года.

— Все из Москвы?
— Да, все из Москвы. Группа с таким названием существовала с 93-го года, но от того состава мало чего осталось, а как бы по-настоящему…

— В полный рост…
— Да, настоящая группа началась с 96-го года. Основной состав, четыре человека, — это басист, барабанщик, гитарист и я — с 96-го года.

— Такой глупый вопрос, может быть, ведь не спрашивают: "Почему Леша зовут? Почему Полина?" А почему ТОЧКА РОСЫ?
— Это... Мне потому что нравится такое словосочетание, не только словосочетание — такое ощущение. А если что-то объяснять, так можно...

— То есть это все из детства?
— Скорее из личного какого-то опыта... Не знаю.

— У вас такие чистые, очень светлые песни. Откуда все это началось — из детства? На чем ты воспитывался?
— Ну... из детства... Трудно сказать, что именно подразумевается под воспитанием? Если брать какие-то музыкальные эталоны...

— Нет, ты понимаешь, ты в детстве как бы все впитываешь в себя, как губка, потом это тебя переполняет, выплескивается из тебя, и получаются песни, стихотворения, книги, кино, картины — все что угодно. Откуда ты все это черпаешь?
— Если говорить о тексте, то все очень обычно, все как у всех. Жил на Таганке в детстве, родился там, ходил в школу, потом в музыкальную — ничего особенного не было. Потом, классе в девятом-десятом, начал сочинять стихи. Книги любил читать, даже до сих пор люблю.

— Какие?
— Классические в основном, как ни странно. Тургенев, Достоевский, Набоков. Все такое прямое, простое. Потому что на самом деле у всех этих писателей все уже описано...

— Нового ничего не надо?
— Нового ничего не надо.

— То есть тебе неинтересно, что сейчас в этой области происходит?
— Я что-то в последнее время не могу читать современных авторов. Я читаю, но не испытываю глубоких внутренних переживаний. Пелевин, Липскеров… Не мое.

— А в музыке?
— Что касается меня лично, то...

— Стандартный путь.
— Да.

— А у ребят?
— Про ребят сложно говорить, потому что у всех настолько разные вкусы, и когда мы пишем мелодию, такая смесь порой получается…

— А когда ты пишешь текст, у тебя в голове уже есть какая-то музыкальная заготовка под него?
— Ну, иногда она… Она постоянно есть, но не всегда она остается.

— То есть это все на репетициях дорабатывается, усовершенствуется?
— Да. Бывает, что от этой моей первоначальной идеи остаются только слова.

— Леша, а вот расскажи, как вообще пишутся песни? Что происходит в твоей голове до того, как песня попадает на бумагу?
— Что касается того, как создается песня, то это очень интересный процесс, потому что у меня изначально есть какое-то настроение…

— …и тебе хочется его передать
— Да. Хочется вообще выплеснуть это из себя. И вот из этого настроения появляются, выходят две-три строчки. Потом к этим строчкам уже добавляется какая-то музыкальная основа. Когда есть две-три строчки, которые ты можешь спеть, тут уже начинают ребята что-то делать. Главное — это передать им настроение. А бывает, что кто-то из ребят приносит музыку, и совпадает настроение. Я помню, у меня завалялось несколько строчек, ребята принесли мелодию, она совпала с настроением этих строчек, мы стали развивать тему, и получилась песня.

— Я уже говорил, что от ваших песен остается очень светлое впечатление, но, согласись, что вы находитесь в таком случае в некоем вакууме, вы как-то не соприкасаетесь с жестокими реалиями мира. Не видно этого. Вы как бы отгородились от всех.
— Да, Илья, я понимаю, о чем ты говоришь, но хотелось бы соприкасаться со всем только хорошим.

— Это как у Стругацких эпиграф к "Пикнику на обочине": "Ты должен делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать".
— Да.

— То есть вы такие романтики?
— Скорее не романтики, а люди, уверенные, что все в конечном счете будет хорошо. Я не отгораживаюсь от мира — все, что происходит, все это очень влияет на меня. То есть мы были в Курске, и у нас там на радио спрашивали вопросы типа: "Как вы относитесь к бомбардировкам Ирака?" Серьезный такой вопрос. И мы отвечаем, что это действительно нас волнует. Но я считаю, что если писать стихотворение про бомбардировку Ирака или еще что-то…

— Это будет сиюминутное, на злобу дня.
— Да, и люди будут воспринимать это пару дней.

— А много вы ездите по городам и весям?
— Да нет, но сейчас, думаю, будем больше.

— Обороты набираете.
— Да. Ездим мы много, но не всегда это с концертами связано

— А какие твои любимые места в России?
— Везде, где бываю, нравится.

— А в Москве? Вот я был на вашем концерте и — не знаю, в связи с чем — у меня возникла очень четкая и прямая ассоциация с вашей группой…
— Какая?

— Река Яуза. Показалось мне так. Липнет к вам очень хорошо.
— Отлично, Яуза мне очень нравится

— А тебе не кажется, что Москва в последнее время постепенно теряет какую-то неуловимую ауру своего очарования, что-то навсегда уходит?
— Сложно абстрагироваться, дело в том, что у меня наоборот: я пытаюсь постоянно что-то искать. Не знаю.

— …Все меньше и меньше таких незамутненных районов настоящей Москвы: Птичка, Таганка, бульвары, Яуза, Лефортово.
— Нет, у меня нет такого ощущения. Просто мне кажется, что вот такое восприятие города в меня заложено с самого начала, и оно не особо меняется. Конечно, здесь может быть субъективное и объективное, но… нет.

— А ты помнишь свое первое стихотворение?
— Да, я его немного помню. Оно такое было… как бы это сказать?

— О любви, конечно?
— Нет, вот как раз не о ней. По-моему, о добре, но что оно должно быть с такой жесткой рукой.

— Но сейчас ты, конечно, переменил мнение. То есть добро должно быть без кулаков?
— Да, но…

— Все из детства должно быть, воспитание?
— Да, воспитание — самое главное.

— То есть взрослому человеку уже сложно что-то…
— Нет, учиться никогда не поздно, просто в детстве это гораздо легче. Если про мои основы говорить, то все было хорошо: отличная семья — мама, папа, старшая сестра. Я рос в школе и во дворе. С одной стороны, я ходил в спецшколу английскую, а с другой — часто гулял во дворе, где ребята… не ходили в спецшколу. И получалось, что вроде мне надо было быть и хулиганом, и отличником.

— Мой один знакомый говорит, что самое лучшее интервью — это когда человек сам себе задает вопросы, которые наиболее актуальны для него. Может быть, тебе что-то особо интересно самому рассказать?
— А меня, ты знаешь, жутко интересует вопрос "О чем писать песни?".

— А как происходит процесс стихосложения: у тебя рождаются какие-то строчки постоянно и ты садишься и записываешь их или говоришь себе: "Вот сегодня я должен написать песню"?
— Нет, бывает, что я сажусь, но я уже говорил…

— То есть изначально есть какие-то строчки, настроение, а потом ты уже садишься и развиваешь все эти заготовки.
— Да, очень много, в принципе, берется из книг. То есть читаешь что-нибудь, и какое-нибудь словосочетание тебе настолько запомнилось, что приходится своровать.

— А бывает такое, что когда-то где-то ты что-то читал, видел, чувствовал, в тебя что-то попало и забылось, а потом ты несознательно воспроизводишь это в песнях, думая, что это твое "изобретение", а потом к тебе кто-то подходит и говорит, что у тебя вот эта фраза вот из этой книжки, а вот это словосочетание вот из этого фильма? То есть ты что-то запомнил давным-давно, это ушло куда-то далеко в подсознание, а потом автоматически всплыло в какой-то определенный момент.
— Да, такое может быть. А еще интересный момент вот был недавно. У нас есть песня новая, и там в припеве есть слова: "Но зачем слова, когда на небе звезды?"

— Это же из Пелевина, по-моему, фраза.
— Совершенно верно. Оказывается, я просто услышал, как гитарист кому-то рассказывал про Пелевина, про кусок, где в диалоге героев присутствует эта фраза, и настолько мне понравилась эта фраза тогда, что я ее вставил в песню, не помня, откуда она, а потом ко мне подходят и говорят: "Ну, ты что у нас, фанат Пелевина, оказывается?"

— "Мы тебя раскусили".
— Да-да. Стащил у него, сам того не желая.

— Но в таком случае можно сказать, что в принципе ничего нового вы не можете сказать, все мысли уже были высказаны задолго до нашего времени, еще во времена Древнего Египта, Греции, Рима. Все нравственные основы заложены в Пятикнижии, в Евангелиях…
— Да, наверное. И даже формы подачи — как бы покрасивее это сделать в словесном плане, поразнообразнее, как бы все это приукрасить — тоже все это уже было. Важно передать настроение. Музыка даже может быть современной. То есть в этот момент люди чувствуют вот так вот.

— То есть люди приходят на ваш концерт с одним настроением, а ваша миссия состоит в том, чтобы сделать их лучше, чтобы они о чем-то задумались.
— Хотя бы так. Чтобы они ушли и у них было классное настроение. Это минимум. А дальше если кто-то там о чем-нибудь задумается, то это вообще здорово.

— А какая ваша аудитория?
— Аудитория очень разнообразная. Как-то нас попросили выступить перед скаутами, то есть перед детишками от семи до четырнадцати лет, и таких благодарных слушателей я никогда не встречал. А бывает, что… вот была презентация в ЦДХ, и туда пришли люди очень разных возрастов и нормально воспринимали.

— А выступать вы вообще любите?
— Да.

— А кто тебе еще из наших групп нравится?
— Вот на данный момент мне интересны, я повторюсь, АУКЦЫОН, а больше всего мне интересна TEQUILAJAZZZ, но здесь надо сделать поправку на то, что это лично мое мнение, а не ребят, потому что у нас очень разные вкусы, хотя в русскоязычной музыке мы сойдемся.

— Я брал у Жени Федорова из TEQUILAJAZZZ интервью, и это оказался очень симпатичный и милый человек, трезво мыслящий.
— Да, дело в том, что они очень живые…

— Естественные. У них очень много своих, свежих мыслей.
— Конечно, этим они и привлекают, люди поют об очень реальных и конкретных вещах. АУКЦЫОН такие же.

— Леша, вот смотри, мы сейчас говорим об уже сложившихся группах. А вот вы, наверное, периодически выступаете или просто пересекаетесь с молодыми, малоизвестными или вообще неизвестными группами. Кто-нибудь понравился в последнее время в Москве из молодых?
— В Питере…

— Да, в Питере все с этим делом нормально…
— КРАДЕНОЕ СОЛНЦЕ мне питерское очень нравится. А в Москве я что-то как-то… Не знаю. Может быть, и есть, но я пока не слышал.

— В Питере, я знаю, есть десять-пятнадцать, может быть, больше, очень крепких молодых команд, которые дадут жару очень многим нашим рок-звездам. Они пишут отличные песни, но они практически не перспективны. Но, в принципе, им это и не надо. У них есть хорошие директора, которые пытаются вытащить их в Москву, сделать записи в хороших студиях, снять клипы, протащить на телевидение или радио, но как-то это не встречает особого энтузиазма. Вы же, будучи москвичами, уже изначально, наверное, находитесь в более выгодном положении.
— Дело в том, что здесь, наверное, можно поговорить о системе раскрутки. Раньше, в восьмидесятые годы, когда происходило все это рок-движение, все эти группы — АКВАРИУМ, ДДТ, АЛИСА — они не раскручивались. Не те условия, что сейчас. То есть тот же АУКЦЫОН — он еще идет вперед на гребне старой волны, сейчас, имея имя, им гораздо легче.

— То есть те же молодые группы могут быть не менее талантливыми, но они находятся в абсолютно других условиях, зачастую более тяжелых условиях так называемого "шоу-бизнеса". И если они принимают правила игры, то становятся более или менее известными, а если не принимают, то и продолжают играть для узкой аудитории — друзей, подруг, однокурсников.
— Совершенно с тобой согласен. И примеров новой раскрутки очень мало, фактически нет.

— А вообще есть в России какие-то предпосылки для нормального развития музыки? Тебе, как музыканту и человеку, который во всей этой каше варится, лучше видно, наверное. Что-нибудь появляется? Какие-нибудь улучшения, просветы?
— Ох, не знаю, хотя, конечно, появляется. Все-таки много не откровенной попсы звучит, MTV, в конце концов, как отдушина. О таком раньше и мечтать не приходилось. Такие группы есть классные, как та же TEQUILAJAZZZ, хотя раньше их место занимал какой-нибудь НАУТИЛУС. И сейчас молодежь требует новых рок-героев.

— Ты готов?
— Не знаю.

— Тебе все это интересно, что происходит среди молодых?
— Да, конечно. Хочется тоже, на самом деле, самим… Вот ты говорил про питерские группы. Я не могу сказать честно, что это мне не нужно. Я бы хотел, чтобы мы действительно вылезли, чтобы нашу группу знали. Я на самом деле знаю очень немногих людей, которые делают для себя. В большинстве случаев человек хочет выйти из этого круга друзей-подруг, о котором ты говорил. Это естественно.

— Ну, это абсолютно такая же естественная потребность, наверное, как и само написание песен.
— Если меня спросят: "Зачем ты пишешь песни?", я отвечу: "Чтобы меня как можно большее количество людей услышало". Потому что я действительно думаю, что мне есть что им сказать и передать какие-то определенные положительные эмоции. Вот для этого я и пишу песни. Для людей. Чтобы им было хорошо, лучше.

— Я сейчас вот что подумал. Интересно тебе задать тот же вопрос, что я задавал и Жене Федорову, и посмотреть, какой ответ будет.
— Да, наверное, интересно будет.

— Что в твоем понимании Родина, Россия? Мог бы ты где-нибудь в другом месте жить?
— Очень хороший и в то же время очень непростой вопрос. Не знаю. Родина, несмотря на все положительные стороны, как бы вбирает в себя и грязь на улицах, и то, что в трамваях не объявляют остановки, и то, что продавщица может накричать на тебя.

— Но ведь это даже в какой-то степени интересно, если это происходит изредка.
— Да. Я, например, всегда стою на стороне продавщицы, на стороне дворника, на стороне вагоновожатого. Потому что хорошо на Западе, но пусть попробуют сесть на трамвай и проехать или постоять в магазине, или… Я просто сам был дворником, я знаю, как это тяжело. По-моему, только в России можно встать на другую сторону, и вот это классно.

— На Западе все создано для того, чтобы телу было комфортно, а у нас зато с духовной жизнью нормально.
— По крайней мере, с душевностью все точно в полном порядке.

— Хотя в последнее время налицо все признаки духовного упадка.
— Все будет нормально.

— Но молодежь-то…
— Это плохо, да.

— …Я хочу что сказать: мне кажется, что в основном те, кто что-то делает в духовной области, — это люди, которым уже за тридцать, которые воспитаны на тех моральных ценностях, которые существовали до перестройки: книгах, фильмах.
— Да, это проблема, но мне кажется, что она решится не то что сама собой… Вот мы будем стараться…

— …сделать мир чуть светлей.
— Да.

— А вот вообще в музыке у вас, да и в стихах твоих, не чувствуются корни, не чувствуется Россия…
— Да, скорее всего ты прав.

— Не в обиду, но у вас такой достаточно общий, средний уровень, нет изюминки. Понимаешь, о чем я говорю?
— Я знаю, что ты имеешь в виду, и это абсолютно не обидно.

— Я это говорю не в том смысле, что надо кричать, что мы русские, знаешь, какие-то слова употреблять, выражения, лапти, в конце концов, одеть. Что-то от души должно идти.
— Да, есть такое. Просто хотелось бы сделать все естественно, как, например, Дима Ревякин это делает. У него очень много этнического проскакивает и в словах, и в текстах. Это все очень естественно и здорово.

— Не вымученное.
— Да.

— Просто в крупных городах у людей очень замусоривается сознание, а Ревякин основную часть времени живет в деревне, в Сибири, и все эти его песни — оттуда.
— Ну вот видишь, у него это все естественное, а мы пишем в городе, и поэтому песни у нас такие… городские, что ли, хотя есть ряд абсолютно старомодных, деревенских песен. Но все равно я бываю в деревне недолго, и поэтому это песни городского человека, попавшего в деревню. Но это все естественно.

— Это надо в деревне годами жить, чтобы деревенские песни пошли.
— Да, вот летом хочу уехать в деревню, пожить там, сколько возможно, если концерты позволят, вот тогда, может быть, что-нибудь да и появится.

— "И тогда все только начнется".
— Точно.

— А как ты относишься к Башлачеву?
— Я очень люблю то, что делал Саша. Я считаю его одним из самых лучших, если не лучшим поэтом. То есть для меня это по словам…

— Именно вот стыки слов, его структура фраз. Ведь у него даже в некоторых местах нет рифм. У него зачастую идет просто поток слов, предложений, внешне мало связанных, но вместе производящих удивительно яркую, сплоченную и слитную картину. Строчка за строчкой. То есть, согласись, что в ряде его самых знаменитых стихов даже нет каких-то конкретных историй, жизненных ситуаций, идет просто поток сводящих с ума фраз, языковых конструкций, плюс все это умножается на невероятную эмоциональную подачу. И таким образом создается очень сильное по своему накалу полотно.
— Да, вязь такая. Он словно крючком зацепляет слово за слово и плетет паутину. И еще из таких крупных художников мне очень нравится Юрий Наумов.

— Они оба очень сильно мозги промывают. Есть очень правильное слово для этого: катарсис.
— Да. И мне это очень нравится. И слова, и музыка у обоих.

— А Калугин?
— Калугин… как бы это сказать…

— Он какой-то неестественный, да?
— Во-первых, неестественный…

— Создается впечатление, что он работает.
— Да. Я не его хочу обидеть…

— Я тоже.
— Я его мало знал, а потом я его послушал, мне было не очень интересно, но это было давно, когда я в основном слушал Гребенщикова, Башлачева, Наумова, а сейчас я их уже практически не слушаю…

— Это все уже просто в голове записалось.
— Да, мне сейчас гораздо интереснее читать поэтов.

— Тебя, насколько я понимаю, больше интересует плеяда поэтов Серебряного века?
— Да, мне очень нравится Пастернак, Есенин, да все. Такой огромный пласт. Русский человек обладает такой огромной возможностью получать радость от великолепных поэтов, а не от Бивиса с Баттхедом. Это не трудно — научиться получать такую радость, но и не просто, надо попробовать.

— Как говорили древние китайцы: "Путь в тысячу лье всегда начинается с первого шага".
— Точно.

— А вот смотри, Леша, какая штука интересная получается: рок-музыка сейчас частично заменила поэзию, на данном уровне развития общества.
— Да, конечно. Через рок-музыку все эти мысли и вещи легче передать, форма просто проще.

— То есть ты считаешь, что современная поэзия утратила свои функции?
— Как отдельно стоящая категория? Просто вот как человек, который пишет стихи, а потом их декламирует, да?

— Да.
— Но это просто сейчас делать сложнее, потому что время меняется.

— The times they are changing.
— Да. И в 60-е годы люди доносили свои стихи до людей просто с помощью акустической гитары, трех-четырех аккордов.

— Все упрощается.
— Не то что упрощается, а делается просто более…

— …доступным.
— Сейчас столько ритмов интересных, то есть, по-моему, существует явный прогресс по сравнению с 60-ми.

— Тогда будем закругляться уже, да?
— Давай.

— Что бы ты хотел пожелать вообще людям и каждому человеку в отдельности?
— Чтобы люди не унывали. Трудно иногда над собой делать усилия, но усилия делать надо. Все будет хорошо. Когда бывает плохо, надо просто поработать над собой, и все будет нормально.

P.S. Перед вами интервью, которому уже больше года, в силу разных причин оно не было опубликовано. Спустя некоторое время после приведенного выше разговора группа ТОЧКА РОСЫ прекратила давать концерты… И вот совсем недавно команда вновь собралась, что бы опять начать работать…