Кормильцев, Илья Спекулянт пластинками…
Илья еще пока не окончательно освоился в Минске - он лишь присматривается к белорусской действительности. И одновременно с охотой откликается на предложение вспомнить старину (не в смысле - старину НАУТИЛУСА ПОМПИЛИУСА, а в принципе старину, то есть времена такие).
- Илья, давайте начнем с предыстории...
- Как это водится, еще в школе я спекулировал пластинками. И дружил со всеми хулиганами, игравшими на электрических гитарах. Они сами делали их: красили красной краской и сверху покрывали лаком для ногтей, чтобы гитары блестели. Я сам тоже что-то пытался играть на бас-гитаре. Но у меня слабо это получалось. Может быть, потому что в то время я не ходил ни в какие музыкальные школы и вообще не занимался музыкой. Дело в том, что параллельно у меня было множество других интересов. И до двадцати лет отношение к музыке было лишь пассивное. Я был только активным коллекционером пластинок, обменщиком и спекулянтом, как тогда принято было говорить. И не было никаких мыслей о том, чтобы делать свою музыку. Я только любил просвещать всех, переводя статьи из западной прессы и тексты зарубежных англоязычных групп. В общем, как человек, владеющий языками, подвязался в качестве просветителя-переводчика. И, собственно говоря, настоящий контакт с музыкой произошел уже в университете, причем на последних курсах. Поскольку именно в то время началось дискотечное движение, потрясшее просторы всего Советского Союза.
- Вы учились в Свердловске?
- Первые два года проучился в Питере, затем переехал в Свердловск. И заканчивал университет уже там. И как это ни смешно и ни парадоксально, из Питера уехал потому, что не смог найти себе приятелей по интересам. Действительно бывают такие вещи, что, видимо, не судьба. Почему-то я не нащупал питерскую рок-н-ролльную тусовку. Она прошла мимо меня. Хотя я и посещал какие-то концерты. И вместе с Борисом Борисовичем мы одновременно ходили по одному и тому же корпусу - это на 8-й линии (улица в С.-Петербурге. - "МГ"). Но очевидно, что контакты все-таки были невозможны, поскольку я был первокурсником, а он - аспирантом. К тому же учились на разных факультетах.
- Но в лицо вы его знали?
- Нет. Тогда в Питере были другие великие имена: РОССИЯНЕ, АРГОНАВТЫ и так далее, то есть группы другой генерации, которые были намного старше, волосатые и джинсатые. Короче говоря, не подходи! Я ходил на их концерты, но, соответственно, к ним не подходил, потому что... потому что - щенок! Когда же переехал в Екатеринбург, и появилось дискотечное движение. У нас в университете, например, была дискотека "220 вольт", которой я заправлял вместе с моим дружком Владиславом Малаховым. Мы были ди-джеями. И даже тайком от ОБХСС и профкома зарабатывали какие-то деньги, разъезжая с платными концертами по студенческим общежитиям. Нам платили три рубля за вход.
- И все - вам?
- Все нам (смеется).
- А с комендантом общежития как рассчитывались?
- Расчет всегда был один: бутылка, бутылка, бутылка... Именно такими были способы финансовых взаимоотношений. Что же касается дискотеки, то в первом отделении мы старались немножечко что-то популяризировать. А во втором, как и полагалось, были танцы до упаду. Базировались же мы в студенческом клубе Уральского университета на 9-м этаже - у нас там было свое помещение. Тогда-то мы начали замечать наших местных музыкантов, которые основались там же: просто до нас доносились звуки репетиций из-за двери напротив. Начали с ними пересекаться. В то время я и познакомился с господином Пантыкиным. Это был переломный момент, поскольку он предложил мне написать первые песни. До сих пор же - еще с раннего подросткового возраста - я писал только стихи, которые не были сориентированы на музыку. А Пантыкин остро нуждался в авторе текстов. В общем-то, с этого все и началось. Шел 1980-й год. Я согласился, потому что сама идея была свежа и необычна: я и не думал, что можно делать песни на русском языке. Да, уже была МАШИНА ВРЕМЕНИ. Но как какая-то рок-группа она нами всерьез не воспринималась. Это был такой ВИА, только немножечко позлее и чуть-чуть помоднее, чем ряд других.
- То есть как рок-группу МАШИНУ вы никогда не воспринимали?
- Никогда. Какая это рок-группа?! Да, мы ходили на ее концерты. Но к тому времени я уже видел рок-группы "пороковее", например, тех демократов, которые и разъезжали с концертами: ЛОКОМОТИВ ГТ и так далее. К тому же мы ведь слушали западную музыку. А МАШИНА ВРЕМЕНИ скорее была из той же области, что и Высоцкий. По крайней мере, такое восприятие было у меня и у моих друзей - за все поколение говорить не могу. Что же касается "аквариумов" и майков, так мы о них даже не подозревали. И было полное ощущение, что изобретаем велосипед и что до нас никто об этом особо еще не задумывался. Более того, я уверен, что если бы не было такого ощущения, ничего и не получилось бы. То есть для того, чтобы делать такие сумасшедшие вещи (в смысле - сумасшедшие не по качеству, а по намерениям), надо находиться в святой невинности и в полном невежестве (смеется). Собственно, в таком историческом контексте и появились первые песни.
- То есть если бы у вас не было ощущения, что вы первые, то и не занимались бы этим?
- Ну да. Думаю, что в этом случае не возникало такого приятного чувства, ощущения некоего пионерства.
- Тексты же песен, в отличие от стихов, требуют определенной эстетики. Насколько тяжело давалось их сочинение?
- Я уже и не помню. Но мне кажется, что это было довольно естественно. Потому что все мы выросли на английских и американских песнях. Конечно, главный объект для подражания были они - враги забугорные. И поэтому мы примерно представляли, в чем состоит эта эстетика. Я почему и говорю, что изобретали велосипед, потому что, никого не зная, мы никому из отечественных коллективов подражать не пытались.
- О чем были эти первые тексты?
- Вау!.. О бессмысленности и трагизме существования (смеется). Они были с философским закосом, но не в духе МАШИНЫ ВРЕМЕНИ - бытовой философии там не было и близко. Это скорее походило на то, что позже появилось у "металлических" групп: песни с космическим размахом - Бог, дьявол, личность. Социального протеста там не было. Потому что для меня социальный протест - это что-то отрефлексированное, то есть ангажированное творчество, выражающее определенную идеологию. Если выражаться не очень конкретно - то эдакий памфлет. А если расширять этот термин неоправданно бесконечно, то социальным протестом, по большому счету, является все искусство от начала до конца. Конечно, появление наших песен было вызвано каким-то недовольством. Но тогда возникает вопрос: на чем базировалось это недовольство? Нам был 21 год. Все уже были женаты, с детьми. Но во многих смыслах по менталитету мы соответствовали нынешним, скажем, 15-летним подросткам. Потому и наше творчество носило такую направленность: протест не столько социальный, сколько против устройства Вселенной (смеется), все эти богоискательские или дьяволоискательские замахи. Все это было скорее из этой оперы. И в общем совершенно неважно, где происходила история, рассказанная в наших песнях, - в Америке или в России. Это ведь общие вещи и понятия. То есть какого-то социального протеста в том плане, как это происходило даже у МАШИНЫ ВРЕМЕНИ, у нас и близко не было. Нам это казалось неинтересным. Мы, как мне кажется, и не мыслили на этом уровне.
- А с Бутусовым как познакомились?
- Через два года после знакомства с Пантыкиным. Дело в том, что зимой 1983 года уже возникло что-то вроде рок-движения, поскольку в Свердловске жил и трудился десяток коллективов, которые играли что-то в этом же духе...
- Но рок-клуба еще не существовало?
- Нет. Вообще ничего не было. Мы просто играли. Но тогда-то местные власти первый раз озаботились вопросом, что же это такое. Однако очевидно, что еще не было установки мочить это дело - просто хотели разобраться и организовать, одним словом, внести свое партийное руководство. И они организовали мероприятие, названное "семинаром": комсомол всех собрал, переписал и устроил пьянку за городом, в пансионате.
- Свердловский рок-клуб, очевидно, создавался аналогично, как и другие рок-клубы - схема общая: комсомольцы собирают, переписывают?..
- Да, схема общая. Комсомольцев бьют по "башне" и говорят: "У вас играют какие-то несоответствующие музыки". Комсомольцы отвечают: "Сейчас мы их организуем и воспитаем". Поскольку головные боли им ни к чему. У них другие развлечения: ездить на семинары, с девочками в баню ходить и так далее. И чтобы партийное начальство не наказало их, они и пытаются организовать это дело. И до 1984-го года никаких репрессий в отношении рок-н-ролла не возникало. Но и не оказывалось никакой помощи. Тогда существовал единственный вариант коммерческой музыки - филармонии с их государственной системой. А то, что делали мы, уже считалось самодеятельностью. Вот и занимайся своей самодеятельностью до посинения - если, конечно, хочешь. Выступай на смотрах... А когда в 1983-м году всех собрали, все и перезнакомились. Там-то и появились Бутусов с Умецким, представлявшие свою группу АЛИ-БАБА И СОРОК РАЗБОЙНИКОВ. Они привезли свой первый альбом и подошли к Пантыкину и ко мне. Попросили, чтобы мы послушали. "Портвейн принесете, тогда послушаем", - ответили мы. Они принесли портвейн. Так и познакомились (смеется).
- Какие-то воспоминания от этого альбома остались?
- Осталось впечатление от портвейна. Поскольку, как и было принято в то время, состоялась просто грандиозная пьянка, в которой тела комсомольцев и рокеров смешались в одном критинууме алкогольного опьянения. И осталось смутное впечатление от того, что кто-то орал, кто-то кричал, кто-то ставил какие-то записи. Что же касается Умецкого и Бутусова, то скорее осталось впечатление от них как от людей, чем от их творчества - такие они были стильные по сравнению с нашей пестрой шайкой. Вылизанные, с иголочки. Архдизайнеры! Такая наша екатеринбургская внутренняя Прибалтика. Ведь студенты Архитектурного за лето на халтурах (они оформляли детские уголки и рестораны) зарабатывали пару тысяч рублей - это еще по тем временам. Все они купались в современном искусстве и считались эдаким передовым краем, почти форпостом.
- Почему вы назвали это "внутренней Прибалтикой"?
- Они, дизайнеры, нашивали какие-то "бахромы", архитектурные женщины шили какие-то фирменные прикиды, взятые из журналов. То есть все там было слегка по-несоветски. И хотя в действительности "совок совком", но лагерь был повеселее.
- Но к Прибалтике у вас было особое отношение?
- Я рассматривал ее тогда как отдел "совкового" барака, в котором чуть-чуть больше позволено.
- Но вот это выражение "внутренняя Прибалтика" бытовало среди вас?
- Нет-нет. Это просто я сейчас попытался метафору дать этому состоянию... Да, а музыка Бутусова и Умецкого тогда не очень запомнилась. Она в каком-то смысле показалась детским садом. Но всем понравилось, как Слава, не щадя себя, орал совсем ранние песни, которые уже всеми забыты, - песни НАУТИЛУСА первого разлива.
- А кто в то время писал музыку и слова?
- Сами Дима и Слава, еще какие-то их друзья, например, Игорь Гончаров. У них была своя тусовка. Познакомившись же, мы стали время от времени встречаться на каких-то совместных пьянках. То есть они жили достаточно отдельно. Настоящее сближение стало происходить позже - году в 1984-м или 1985-м. Мы тогда жили "джюсовскими" интересами. У нас тоже была своя тусовка, своя музыка и великий Пантыкин, который в то время в Свердловске достигал размеров БГ, Макаревича или Никольского. Он был без вопросов мэтром номер раз. К тому же мы были слегка старше. Пусть всего лишь года на три, но для этого возраста три-четыре года достаточно многое значили. Мы считали Бутусова и Умецкого... молодыми (смеется). Сближение началось, когда УРФИН ДЖЮС уже начал разваливаться...
- Почему начал разваливаться?
- Замотали. Дело в том, что в 1984-м году в Свердловске наконец начались репрессии, правда, с большим опозданием по сравнению с какой-нибудь Москвой или чем-нибудь в этом стиле. Вся эта волна докатилась до нас уже при Черненко. "А вы как боретесь с рок-н-роллом? Ну-ка отчитайтесь!". И наши комсомольцы, почесав репы, решили, что раз уж начальство велит, надо как-то бороться. Стоит заметить, собственную инициативу они никогда не проявляли. Им всегда приходили страшные бумаги из Москвы со списком запрещенных коллективов и альбомов... И вот так УРФИН ДЖЮС стал главной жертвой: всех сразу начали выгонять из институтов. Слава Богу, что большинство уже позаканчивало, и потому выгонять было просто неоткуда. Но все равно пытались, как могли: мотали нервы, хотя ничего страшного в этом не было...
- Вам тоже мотали нервы?
- Да чего-то вызывали - в обкоме комсомола разбирались. Ведь комитетчики носу не показывали и прямо себя не демонстрировали. Они действовали закулисно - исключительно через кураторов комсомола. То есть противостояние происходило именно на этом уровне: нервы трепали реальные функционеры.
- Наверняка это вы сейчас говорите с иронией. А в то время было ведь не до смеха?
- Конечно, было неприятно. Но опять-таки, познакомившись с опытом других граждан, понимаешь, что это был детский сад по сравнению с тем, что произошло с БРАВО или, скажем, ВОСКРЕСЕНИЕМ. На нас-то по закону не воздействовали. Только на уровне идеологии. Грозились, например, исключить из комсомола. Но в результате никого не исключили. Это все были такие страшилки. Во-первых, потому, что в Свердловске была своя среда. А во-вторых, самим коллективам, против которых и обрушили гнев, было очень трудно что-то пришить. Настолько в содержании и эстетике не было ничего социально вызывающего. И любому было понятно, что это не чужое и не чуждое. Ведь не существовало никаких песен протеста - в строгом смысле этого понятия: чтобы обнаруживались какие-то конкретности с указанием адресата. И не потому, что была разлита такая уж эзопова речь, а потому что... Сколько я ни вспоминаю это время, в нашем собственном сознании врагом номер один был гладкий такой мальчик-фарцовщик, скорее всего комсомолец, который слушает советскую эстрадную музыку - всякую попсу, - он мерзок и деньги зарабатывает незаконными путями. И при этом обязательно куда-нибудь стучит. Но, как я сейчас понимаю, врагами-то на самом деле были те, кто и пришел нынче к власти (смеется), а не коммунисты в старом смысле - в смысле полярности - советская-антисоветская идеология. Если разбирать сейчас с позиции философского анализа песни, которые мы тогда писали, то скорее назовем их антибуржуазными с левацких позиций, чем антикоммунистическими. К слову, мы не очень-то и понимали, за что нас, собственно говоря, мучат. И даже старательно и честно доказывали в комитете комсомола, что занимаемся общей борьбой с общих позиций. То есть мы не понимали, что эти люди давно уже перекрасились, и на самом деле для них это и есть жизнь: купить "жигули" вне очереди и так далее... Насколько я теперь понимаю, мы были значительно "левее" в тот период, чем те, кто нас воспитывал. Едва ли мы тогда понимали, что такое на самом деле советская власть с позиции как левого, так и правого, как патриотического, так и либерально-демократического диссидентства. У нас были совсем другие взгляды. Противостояние со взрослыми было скорее поколенческое и больше эстетическое.
Я вот эту нашу позицию всю жизнь пытаюсь объяснить. Но никому это не нравится. Когда мы впервые приехали в Питер, на нас смотрели, как на оппортунистов! И когда мы начинали все это рассказывать, питерцы предполагали, что мы из КГБ. Все эти страсти, тесную связь рок-музыки с диссидентством мы не понимали вообще! Да, мы читали того же Аксенова, но тут же брезгливо откладывали в сторону. Или когда слушали западные "голоса", и вдруг раздавался чей-то плачущий и что-то докладывающий голос, тут же кто-то из нас говорил: "Да убери этого козла! Переключи на рок-н-ролл!". То есть и антисоветское, и советское отвергалось с равной силой. Наша позиция была - позиция абсолютной свободы: гулять с девками, пить портвейн и слушать и играть рок-н-ролл. И когда позже мы начали общаться с питерцами (и особенно с москвичами), мы друг друга не понимали в принципе! Они рассказывали, что их вяжут, таскают в ментовку. Мы удивлялись - за что?! И начинали подозревать, что, может быть, они на самом деле что-то такое делали, то есть вели себя как-то запредельно вызывающе? Мы же не знали, что такое милиция, - мы с комсомольцами воевали! Все приличные люди, с образованием. Очень многие (больше, чем в Питере или Москве) - с музыкальным. К сожалению, мы были немножко невежественны, потому что, как сейчас понимаю, если бы мы сами могли себя отрефлексировать, развить позицию, то она (наша позиция) была бы на самом деле намного более продвинутой, передовой. Мы же многого не знали и были очень провинциально наивны.
- Тем не менее свердловский рок-клуб был известен. В то время на слуху были четыре рок-клуба: Москва, Питер, Рига и Свердловск...
- С питерским мы столкнулись в 1983 году, когда сами занимались музыкой уже года три, но по-прежнему варились в собственном соку. Вскоре до нас стали доходить какие-то записи из Питера. Затем приехал Майк. Но приехал не с концертами, а с разведкой: типа, что здесь происходит? Приехал как парламентарий (смеется). Он тусовался и пил портвейн. Однако обе наши субкультуры с большим трудом находили друг с другом общий язык. Причем с трудом ничуть не меньшим, чем мы находили общий язык с тем же официозом. Это сейчас уже приукрашено...
- Некое братство...
- Никакого братства не было. Более того, мы во многом воспринимали их как людей, занимающихся чем-то совсем не похожим на нас, не туда, с нашей точки зрения, направленным. Москва же вообще никогда не воспринималась нами всерьез: они там всегда были в опасной близости от эстрады... Вчера придумал новое название для государства со столицей в Москве: Речь Попсовитая (смеется). Причем если старшее поколение очень настороженно относилось к Питеру, то те, кто помоложе (типа НАУТИЛУСА), потянулись к нему в большей степени. И мы - я и Слава Бутусов - в 1984-м году поехали с ответным визитом. Правда, к нам от обкома комсомола был приставлен функционер Марат Файрушин, который явно работал на "контору". И мы постоянно пытались от него оторваться, чтобы нормально пообщаться с питерскими. Потому что с Маратом нас не брали ни в одну панковскую компанию. Марат был в костюме и при галстуке. И потому у панков сразу вызывал ужас и оторопь. Они немедленно требовали скинуть его с хвоста! А мы отвечали: "Ну че? Он безобидный парень. Напишет и напишет. Пусть знакомится с жизнью!". Попав тогда же на питерский фестиваль, мы были просто потрясены их конспирацией, атмосферой какого-то стрема. Мы не понимали: зачем это все? Ведь, скажем, мы сами от комсомольцев практически ничего не скрывали, кроме одного единственного факта: что расписываем и распространяем-рассылаем пленки (нам это казалось опасным моментом). Обо всем остальном им было известно. Может, мы из-за этого и страдали? Впрочем, какая-то честность взаимоотношений все же присутствовала. Может быть, еще потому, что мы интуитивно, по их мордам чувствовали, что им не очень-то интересно воевать с нами, что их просто заставляют?
- А что касается Майка - он как приехал, так и уехал?
- Ну, неделю пропил портвейн и уехал. При этом мы обменялись взаимными концепциями. В 1985-м году он снова приезжал - уже с концертами. Затем у нас появился Шевчук, которого мы углядели одними из первых. Дело в том, что из Уфы пришли его пленки, и когда Шевчука там начали гонять (ему сказали, что голову проломят, если он будет болтаться в Уфе), мы предложили ему переехать в Свердловск. Шевчук приехал, жил на квартирах у друзей, работал в коллективе ГЛОБУС (между собой мы называли его "Жлобус"), который в Парке культуры и отдыха имени Маяковского на танцах рубил всякие патриотические песни, типа "Молодость", "Обернись, незнакомый прохожий", то есть такой пафосный репертуар. Просто они таким образом зарабатывали себе на жизнь и на аппаратуру. А в свободное время занимались уже творчеством. Позже ГЛОБУС играл в ресторане "Центральный". И когда там начинались драки и кидались стулья, музыканты тут же прятались. В общем, все было как в хорошем ковбойском фил- Но "Овалы" же вы видели?
- И видели, и слышали. Но для меня это совершенно неинтересная музыка. Для меня это регресс к Славе времен самодеятельности архитектурного института, то есть еще до АЛИ-БАБЫ. Для меня это какая-то попытка быть большим католиком, чем Папа Римский. В стране сейчас идет откат к ностальгии по "совку". Но он на самом деле неоднозначный и касается только определенных слоев населения. А Слава вернулся к агитбригаде 70-х годов, которая ездила по колхозам с концертами от филармонии. И по нынешним временам выглядит он со своими ностальгическими нотками совершенно нелепо. Хорошо, ностальгируй, но придавай этому хоть какую-то стильность и подобие искусства! Это еще можно было бы понять, если бы это была стилизация. А тут от души песни, в духе супругов Никитиных. Это же то искусство, которое было всегда предельно далеко от меня, неинтересно мне. И если мерить даже мерками этого искусства, то "Овалы" сделаны недостаточно качественно. И если уж это Никитины, то должно было быть весело, артистич
Музыкальная газета. Статья была опубликована в номере 30 за 2000 год в рубрике музыкальная газета
