Саульский, Юрий

“Строитель” Москвы

Ноябрьский фестиваль "Золотой шлягер. Могилев–98" традиционно созвал артистов и поклонников отечественной эстрады бывшего Союза. Эдита Станиславовна Пьеха, Николай Сличенко, Юрий Богатиков, Надежда Чепрага и иже с ними, к сожалению, ныне привлекают меньшее внимание молодежи, нежели лет двадцать назад. А зря! Им есть чем поделиться с новым поколением. В особенности нестареющему маэстро Юрию Сергеевичу Саульскому.

— Юрий Сергеевич, как вы считаете, можно ли назвать фестиваль "Золотой шлягер" творческим процессом? Ведь, в принципе, участники воспроизводят давно отлаженные и заученные песни.

— Творчество — понятие широкое. Есть творчество композиторское и исполнительское. Думаю, этот фестиваль прежде всего посвящен исполнителям: как мастерам гала–концертов, так и молодым конкурсантам. Если бы это был конкурс композиторов, то к представленным песням следовало бы предъявить претензии насчет вторичности. Мы бы оценивали новизну музыки, текстов, а здесь ставка делается на исполнительские силы. Самое главное, что "Золотой шлягер" как фестиваль–конкурс дает возможность выявить тех, в чьи руки попадет исполнительская эстафетная палочка нашей отечественной песни. Бывший Советский Союз разделен сейчас на разные государства, но все равно, духовная, песенная и музыкальная общность сохранилась. Сохранились наши связи, а такие фестивали, как "Золотой шлягер", способствуют еще большему объединению исполнительских и творческих сил. От "Золотого шлягера" у меня самые положительные эмоции, и вторичным я его действо не считаю.

— В 1998 году белорусский фестиваль "Славянский базар" вышел за пределы родной страны. Может, и "Золотой шлягер" частично перекочует в другие страны Содружества?

— А нужно ли это? Пусть почитатели ретро приезжают в Беларусь! В Могилев! Есть ли смысл в том, что "Славянский базар" сейчас получил широкое географическое распространение? Я боюсь, что, выплескиваясь из Беларуси, фестивали эти как бы растворятся. Поскольку они родились в Беларуси, пусть тут и останутся, а границы свои расширяют лишь в рамках республики. На родине они более органичны и естественны. Хотя, может, я и не прав — я высказал сугубо личную точку зрения.

— Вы согласны, что некоторые молодые эстрадники порою вызывают неприязнь у зрелой части публики?

— О, это серьезная и больная тема... Я не отношусь к числу тех представителей старшего поколения композиторов, слушателей и музыкантов, которые ворчат: "Вот в наше время музыка была лучше!" Независимо от времени музыка есть плохая и хорошая. Плохая — забудется, хорошая — останется навсегда. Исполняя обязанности музыкального консультанта ОРТ, ратую за профессионализм и талант. Я — противник политической цензуры, но поборник художественной фильтрации, за худсоветы, которые при приеме песен на ТВ отделяли бы талантливые от бездарных. Это важно, иначе теряется критерий. Я — за обыкновенный художественный фильтр, а не за то, чтобы богатые продюсеры платили и протаскивали на широкую эстраду исполнителей по своему вкусу. Фильтр нужен — нельзя, чтобы потоки гнусности шли в СМИ. Воспитывать музыкальный вкус можно не только на классике, но и на лучших образцах, скажем, британского рока: песнях МакКартни, Стинга, Меркьюри, Элтона Джона. С этими образцами человек станет сравнивать новшества. А если подсовывать низкопробные песни, у слушателей вкус атрофируется, что последнее время происходит с молодежью. Когда я написал "Черного кота" — один из первых твистов во времена СССР, — твист запрещали! Я не про те худсоветы говорю. В худсоветы нужно приглашать людей, понимающих и любящих рок– и поп–музыку. Во всяком случае кандидатов на места в худсовете я могу назвать незамедлительно: Шевчук, Макаревич, Троицкий — они заявили о себе. Троицкий очень талантливый журналист. Может, в чем–то он неправ, парадоксален — у него тоже есть свои пристрастия, но он глубокий исследователь. Он знает: у нас есть бесподобные молодые авторы–исполнители. Хотелось бы, чтобы к избранной профессии они относились серьезно и работали на высоте. Конечно, им не обязательно иметь музыкальное образование: французские шансонье сочиняли свои шансоны благодаря энтузиазму и таланту, а не "диплому". Я очень люблю песни Александра Розенбаума — хорошего клавишника, некогда игравшего джаз. Может, он не напишет симфонию или оперу — и не надо! Зато Саша создает чуткие песни. Или вспомним Юру Антонова, Игоря Талькова —царствие ему небесное! Я люблю, когда музыканты вкладывают в песню кусочек своих мыслей и чувств о том месте, где живут, то есть люблю патриотизм, но не окрашенный в какие–либо цвета шовинистического спектра. Все прекрасные песни Фрадкина, Мокроусова не были маршами, гимнами, а были лирическими песнями, обращенными к земле родной. Я бы пожелал молодым авторам, чтобы они продолжили эту высокую традицию песенной летописи нашего народа и страны. Нельзя превращать песни только в постоянную "развлекаловку". Дискотеки нужны — верно, мы молодые тоже ходили на танцы и отплясывали "несерьезные" фокстроты, твисты, шейки. Я не призываю превратить все в пантеон. Но молодым не нужно забывать, что существуют и темы, связанные с размышлениями о жизни.

— Для меня стало сюрпризом то, что вы способствуете взлету востребованности публикой молодых рокеров. Еще в 1996 году белорусская ROUBLE ZONE (увы, ныне не существующая группа: ее лидер живет в Бельгии. — Прим. автора.) стала вашим протеже в Москве, и они свято дорожили мнением маэстро Саульского об их игре...

— Видите ли, в 1998 году обо мне вышла очень правдивая книжка "Черный кот" in Blue". На ее обложке написаны слова Вольтера: "Нет плохого жанра, кроме скучного". Ко всем жанрам я отношусь одинаково, лишь бы произведения были яркими. А рок мне не безразличен в силу следующих обстоятельств: живущий в последнее время в США мой сын Игорь Саульский делал первые шаги на музыкальном поприще в группе МАШИНА ВРЕМЕНИ, когда с Андреем Макаревичем они учились в десятом классе. Это зарождалось на моих глазах. Позже он работал клавишником с Лешей Козловым, а в группе Саши Градского — на бас–гитаре. Я принадлежал к джазовому поколению, он — к рокерскому. У нас не было проблемы отцов и детей. Он с трепетом воспринимал мой джаз, а я — его рок. В 1980 году в Тбилиси прошел первый за всю историю СССР рок–фестиваль. Я был приглашен туда в качестве председателя жюри. Именно тогда на профессиональную сцену вышли АВТОГРАФ, ГЮНЕШ, МАГНЕТИК БЭНД, МАШИНА ВРЕМЕНИ и многие рокеры из подполья. Помогал я им всегда, но для меня важен был критерий: талант, дерзость и интересность. Если такими качествами рокеры наделены, им хочется помогать. В противном случае у меня опускались руки. Несмотря на свой солидный возраст, я очень люблю молодежь и поддерживаю ее, чем могу. Видимо, поэтому со мной считаются люди младшего поколения. Они чувствуют, что во мне нет злобы, зависти, скептицизма или прочих недобрых чувств, которые могут помешать им раскрыться.

— На ваш взгляд, кто из российских музыкантов наиболее дерзок?

— Мне нравилась группа НЮАНС. Не знаю, куда она делась, сейчас о ней не слышно. Прекрасная московская команда. Вот где была дерзость: сочетание традиции, персонажности, высшая игра на инструментах и вокал. Мне нравятся группы, в творчестве которых присутствует русская стилистика. Не удивляйтесь, но мне нравятся ИВАНУШКИ INTERNATIONAL. У них есть персонажность, скоморошество, уходящие корнями в русский фольклор. Почвенно и патриотично ЛЮБЭ, и то, что делает их продюсер Игорь Матвиенко, — это ярко выраженная национальная идейность. Хотя "дерзость" чаще связывают с англоязычной традицией: американской, британской, что весьма уместно, так как наша молодежь и оттуда берет нечто на вооружение... Мне интересен был Тальков дерзостью своих текстов — в то время говорить между собой о том, о чем он пел со сцены, было криминалом: помните песню про старого генерала?.. Я люблю личность на эстраде с неординарным внутренним миром: Бернеса, Шульженко, Утесова, Фрэнка Синатру, Азнавура. В них я вижу не только дерзость — мало сказать, это талант! И, как выражался Аркадий Райкин, им обеспечена постоянная прописка на эстраде!

— Бывало так, что свои песни вы писали под конкретных исполнителей?

— Как когда! Ведь я композитор разножанровый: у меня есть музыка для театра, для кино, мюзиклы, балеты, джазовые и симфонические произведения. Я лавирую между жанрами. Думаю об исполнителе, но не конкретизирую: это я пишу для Ротару, а это — для Долиной, Лещенко, Кобзона или Сюткина. Сначала полностью возникает песня, а после решаю, кому ее показать. Иногда одну и ту же песню в разных краях исполняли одновременно несколько артистов. Композитору интересно наблюдать, как несколько певцов выявляют разнообразные грани, интерпретируют одну и ту же из его композиций.

— Юрий Сергеевич, в 1998 году вы отметили свой 70–летний юбилей, но, насколько я знаю, упорно продолжаете трудиться...

— Я работаю в нескольких местах: музыкальным консультантом ОРТ, художественным руководителем музыкального училища эстрадно–джазового искусства на Ордынке — преподаю класс композиции. К тому же меня избрали президентом Московского джаз–ангажемента, занимающегося проведением множества фестивалей. Джазом я увлекся с детства и в параллель с классикой играл его с воодушевлением, хотя это и запрещалось... В 1957 году в ЦДИ я собрал оркестр: Гаранян, Кристаллинский... Стал организатором КОЛЛЕГИУМА–66 — джазового оркестра с вокальной группой. Сейчас занимаюсь джазом не только как композитор и дирижер, но и как организатор фестивалей в Москве, Одессе, Минске. Джаз играет важную роль в моем мировоззрении. Это гуманная, добрая, назидательная музыка, и она находится как бы между популярной и классической. Для ее восприятия нужна определенная подготовленность. Джаз не утратил своей актуальности — он очень динамичен и импровизационен. Джазовые концерты напоминают фольклорные, в которых большое значение играет объединенный со сценой зрительный зал. Джаз бывает концертный, пример его — оркестр под управлением Михаила Финберга, и студийно–лабораторный. Последний придерживается экспериментальных форм, по восприятию менее доступен широкой публике... Короче говоря, тьфу–тьфу, но пока возраст свой не чувствую! С 9 утра до 12 ночи я на ногах. Но, как сказал некогда Петр Ильич Чайковский, композитор — не тот, кто может писать, а тот, кто не может не писать. Это моя профессия. Мелодий появляется масса. Кое–какие залегают в столе в виде нот, кое–какие доходят до слушателей. Вечером прихожу домой, попью чайку и сажусь за синтезатор — он оснащен выходом для наушников, чтобы не мешать ни родным, ни соседям. Порою все выходные провожу только за инструментом. Музыки я слушаю много, хожу на концерты... Уснуть не могу, не почитав книгу, а воспитывали меня на произведениях Пушкина, Лермонтова. Очень люблю Лескова. Попалась мне как–то книга Льва Анненского "Русские классики второго ряда — Писемский, Мамин–Сибиряк и Лесков". Представляете, как была богата русская литература XIX века, если такие писатели–гиганты числились во втором ряду! Книгой из книг называю "Сто лет одиночества" Маркеса. Жаль, немногое можно успеть, прочесть и увидеть. Хотелось бы, чтоб эта великая культура перешла в XXI век и молодежь успела прочесть, увидеть, услышать прошлое и настоящее. Единственное спасение человечества — в духовности, не важно, религия это или искусство. Нужно углубляться, нельзя жить лишь однодневными впечатлениями.

— Первое написанное вами произведение было в джазовом стиле?

— Нет. То был концертный вальс в 1953 году, когда я был студентом консерватории и обучался на композиторском факультете. Его первую трансляцию по радио я считаю началом своей сознательной творческой работы. До консерватории я учился по классу фортепиано в школе Гнессиных, потом — по классу виолончели. В армии во время войны я был валторнистом. А в 1945 году 24 июня в составе военного оркестра Московского гарнизона принял участие в Параде Победы. Два часа мы стояли напротив трибуны с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Принимал парад Маршал Советского Союза Жуков. Это впечатлило на всю жизнь. На тот момент плохого мы о Сталине не знали, обожествляли. Хотя в моей семье были арестованные — как–никак вся родня — дворяне. Но нам внушили такую любовь к Сталину, что наши солдаты именно с его именем на устах дошли до победы.

— Расскажите, пожалуйста, о фильме "Мама".

— Сперва стоит сказать про его режиссера, более известного по картине "Лимита" Дениса Евстигнеева, сына Галины Волчек и Евгения Евстигнеева. Он потомственный кинематографист — внук знаменитого кинооператора Волчека. Фильм уже снят. А поставлен он по истории СЕМИ СИМЕОНОВ — семейного самодеятельного диксиленда братьев Овечкиных, пытавшихся угнать за рубеж пассажирский самолет, стрелявших друг в друга, убивших свою мать. В киноповести их коллизия чуточку смягчена. Маленьких Овечкиных замечательно сыграли дети из джаз–бэнда Петрухина ЮНИОРЫ XXI ВЕКА. Мать сыграла Нона Мордюкова, взрослых Овечкиных — Олег Меньшиков, Евгений Миронов, Владимир Машков. Очень трогателен сюжет о выступлении Овечкиных в Кремлевском дворце. Для этой киноленты я сделал джазовые аранжировки.

— Какие из работ для кинематографа и театра вам доставили наибольшее удовольствие?

— Очень люблю фильм "Стакан воды". Актерские роли в нем стилистически чисты и прекрасны. А мне несказанное удовлетворение принесла работа над музыкой. Музыки в фильме немного, но восхитительно скомпоновалось трио: флейта, скрипка и клавесин. И потом, для композитора дороги все произведения, которые он написал, как для родителей — дети. Не у всех композиций судьба складывалась благополучно, но все они дороги.

— Что вы думаете о мистицизме в искусстве?

— Вопросы мистицизма — область иррациональная. Уверен, у музыкальных произведений есть какая–то действенная аура. Я не готов обсуждать эту тему сейчас — конкретные мысли не сформулированы. На уровне интуиции я это ощущаю, а теоретизировать вряд ли смогу.

— Интуиция в вашей жизни играет большую роль, нежели рацио?

— В области отношений деловых, как только я позволяю себе быть более эмоциональным, проигрываю. Подключаю мозг — выигрываю. Эмоциональное начало захлестывает человека и не всегда дает ему нужное направление поступков и слов. У меня это как–то сочетается. Искусство — сочетание эмоционального и рационального. Когда я записываю мелодию нотами, — рациональный процесс. А вопрос рождения музыки — не просто эмоциональный аспект, это магия. Но нормальному интеллектуальному человеку жить в конце XX века на одних эмоциях, тем более мужчине, смешно. Однако в вопросах личной жизни я предпочитаю отдавать преимущество эмоциональной сфере. Моя личная жизнь складывалась сложно. Браков было несколько. В ситуациях конфликтных поступал как настоящий мужчина: брал чемоданчик и уходил. Что бы ни случалось, оставлял только что построенные квартиры бывшим женам. Друзья называли меня смеха ради "строителем Москвы". С последней супругой Татьяной ладно живем уже двадцать лет. Она музыковед и журналист. Сыну Игорю 1 ноября исполнилось 46 лет. Хотя он живет в Америке, мы близки духовно. Редко бываем в гостях, но пересылаем друг другу факсы. Моя двойня Аня и Рома родилась в 1975 году. Аня работает со мной секретарем–референтом в офисе Московского джаз–ангажемента. Рома учится во ВГИКе на четвертом курсе у кинорежиссера Владимира Наумова...