Алиса

Вечник

— Костя, тебе вообще не говорили, что у тебя взгляд не то что тяжелый, а какой–то гипнотический, что ли?

— Нет, ну конечно, говорили! (Смеется и что–то наигрывает на гитаре). У каждого человека есть свои специфические особенности и своя энергия. Другое дело, когда эта энергия стихийная, то есть человек не отдает отчета, как ею управлять и владеть, а есть энергия, подвластная человеку. И как это банально ни звучит, но глаза — зеркало души, и поэтому вся энергия в них видна.

— Еще есть такое суждение, что к сорока годам человек должен быть ответственен за свое лицо.

— Видимо, да. Почему–то все красавцы–актеры к старости становятся похожи на баб (смеется). А возьми того же Кейта Ричардса: он к пятидесяти годам стал просто красавцем! А в молодости был таким смешным пацаном.

— А твои глаза всегда были такими?

— Слушай, ну откуда я знаю, какими они у меня были в детстве? Я думаю, что были более светлые и лучезарные и не обремененные.

— Мне кажется, что в твоих глазах — тексты твоих же песен... А ты сейчас не припомнишь самые яркие впечатления детства?

— Много всяких впечатлений. Допустим, была у меня такая забава: я в лесу подвешивал на сучок доску, ложился на нее и наблюдал за муравейником, который находился подо мной. Я раскачивался и представлял, что лечу над землей, а подо мной мелькают города (то есть муравейник) и люди в них (муравьи). А я, как горный орел, плыву над ними. Это воспоминание до сих пор трогает мое сердце.

Еще по крышам любил гулять. И до сих пор люблю крыши.

— А сейчас еще гуляешь?

— Реже. Но иногда случается. Особенно в Питере люблю. В Москве мне не очень нравится, если только в центре. Когдав полгода назад я приехал туда, где родился, — рядом с Красной площадью, во дворе по улице Горького, я был поддатый и полез — походил по всем своим крышам.

— Ты, по–моему, только в Израиле и играл концерт на крыше?

— Да, причем это было в старом городе, рядом с Голгофой, ночью. Было в кайф! Но там другие крыши: сами здания низкие. В Америке мы тоже играли на крыше. Но и там они отличаются: крыши у них благоустроенные — каждый разводит на своем участочке цветочки, то есть там люди просто живут на крышах.

— А у тебя не возникало желания сделать концерт на крыше в России?

— Я просто боюсь за жизнь своих фанов. Может быть, желание и есть, но я этого делать не буду, поскольку уж больно оголтелый у нас народ — не дай Бог кто сорвется! Потом это будет на мне висеть. А когда на крыше играли "битлы", народ же стоял внизу! Это была чисто рекламная фишка. Так играли и ГАНС–Н–РОУЗЕС.

— Давай еще вернемся к твоему детству: ты наверняка был в то время лидером?

— Ну, что значит был лидером? Конечно, я придумывал какие–то штуки. Скажем, в первом классе собрал команду из четырех человек, кровью подписали договор с такими вот строчками: "А тот, кто предаст, тому смерть" и стали пиратами. Причем я мутил воду, что знаю, где зарыт клад. И мы поехали его искать. Я был просто в отчаянии, потому что на самом деле не знал, где он! Но все равно до Черного моря мы так и не добрались. А идея была выйти в открытое море и там уже на кораблях начинать пиратствовать! То есть на этот клад купить себе корабль... Но это все бред, такие фантазии.

— А на поезде вы как добирались?

— Посмотрели фильм "Республика Шкид" и поехали в ящиках, что были под вагонами электрички.

— А! Так вы из Москвы до Крыма на электричке собрались!

— Так я и не знал, где зарыт этот клад, это была чистой воды шара и авантюра.

— Кто–нибудь ваш договор нарушил?

— Ну, предать — никто не предал. Ведь если бы предал, он бы уже не жил (смеется).

— Костя, ты ощущаешь себя одиночкой?

— (Перестает играть.) Что вкладывать в это понятие?..

— Знаешь, я по твоему совету прочитал "Степного волка" Гессе.

— Да? Ну и как?

— Герой же был одиночкой.

— В этом смысле да, я одиночка. Но поскольку меня окружает очень много людей, за которых я несу ответственность, получается уже команда, стая, семья, а я как бы этот — предводитель (смеется). Но с точки зрения взаимопонимания с людьми, конечно, я один... Хотя жена моя меня понимает, она ближе всех ко мне, как Гермина.

— Но мне кажется, что ты из той породы людей, которые, несмотря на то, что у них есть семья, друзья, все равно одиноки...

— А это удел любого творческого человека — одиночество. Если его возводить в абсолют, как стремление к абсолютной воле, которой на земле, в общем–то, не существует, но стремление это есть. Точно так же и абсолютное взаимопонимание, любовь — это недосягаемые величины. Любой человек, задумывающийся об этом, конечно же, одинок.

— А тебе не кажется, что если бы ты стал меньше думать, то... (фразу договорили мы вместе с Костей)... жилось бы значительно легче?

— Согласен. Но как можно запретить себе думать, фантазировать и мечтать, если ты по складу такой? Если бы я был человеком, способным запретить себе размышлять, я, наверное, и занимался бы другим ремеслом (наигрывает на гитаре). Да я и не жалуюсь. Я своей жизнью, в общем, доволен. Мне нравится, мало того, — мне интересно жить! И если уж вспоминать банальные и высокопарные фразы, я помню, я чувствую, что жизнь — это подарок. И подарок замечательный — со всеми ее негативными сторонами. Но ты родился, в тебя вселили дух для того, чтобы ты ощутил земную красоту и ее несовершенство. И за это ты болеешь, и у тебя появляется любовь и песни. То есть боль эта созидательная. А не воспринимая жизнь как подарок, ты не будешь чувствовать ничего. Получится жизнь не горение, а жизнь — тление. Ты просто живешь себе и живешь, каждый день ходишь на службу и думаешь о том, как заработать побольше денег, потом — как их потратить. В конце жизни ты получаешь обеспеченную старость и, может быть, задумываешься: а зачем же ты жил? Но жизнь оказалась очень скоротечной, и ты в итоге ничего так и не ощутил.

— Значит, выходит, что главное в жизни — получить больше ощущений?

— Ощущение жизни и радость от этого — это свойство души... Бывают моменты, когда в тебе вдруг начинает выпирать одиночество и ты становишься эгоистом и начинаешь себя жалеть. Тебе кажется, что тебя не поняли, не услышали, никто тебя не любит. Это бесы нагоняют такие мыли. Их надо гнать и помнить о Боге, который подарил нам эту жизнь... В общем–то, до суицида я вряд ли себя доведу.

— А ты думал об этом?

— Ну, конечно! У Гессе очень верно сказано: это тот выход, который дает силы жить. Когда очень плохо, ты думаешь: бритвой — и все конечно! Но потом задумываешься: а стоит ли твоя проблема того, чтобы уйти из жизни? И понимаешь: Господи, это чушь и такая фигня, что не стоит о ней задумываться.

— Наверное, самый надежный способ уйти от суицида — куда–нибудь уехать.

— Не куда–то уехать, а общаться напрямую с Природой, потому что основной энергетический толчок даст она: Природа правит твое здоровье — физическое и духовное. Я очень кайфую в деревне. В меньшей степени люблю море. Я больше лесной человек.

— У тебя есть разница между мыслями днем и ночью?

— Нет, какие приходят — такие приходят. Здесь нет закономерности. Мысли не могут прийти по заказу.

— Я не это имел в виду: ты не чувствуешь себя ночью более одиноким?

— Ночь — время созидательное, понимаешь? Я ночью чувствую себя значительно лучше, нежели днем.

— А ты по ночам спишь?

— Ну, как видишь...

— Вы специально по ночам пишете свои альбомы или просто время так выпало на запись?

— Мы все время пишемся по ночам. Практически все альбомы были записаны в этом время.

— А у тебя с Луной какие отношения?

— Она навевает на меня романтичное настроение и грусть. Но тоска эта приятная. Когда вижу полную Луну, возникают приятные ощущения. Она и тревожит, и дает силы и чувства. Но это не светлое чувство, а такое шаманское. Так повелось с детства.

— С шаманами ты не знаком?

— Нет.

— А в детстве в индейцев не играл?

— Играл.

— Ты знаешь, что каждый год под Питером собираются индеанисты и на неделю ставят свои типи и встречают индейский праздник Пав–Вау, сбор всех индейских племен?

— В Алтайском крае то же самое происходит.

— Откуда ты знаешь?

— Мне Ревякин рассказывал. Он тусовался с ними... Ревякин — настоящий индеец!

— Возвращаясь к прошлому. Наташа Васильева (известный питерский фотограф — авт.) рассказывала мне, что когда вы возвращались на трамвае с репетиции...

— Да, я помню. Она приехала к нам фотографировать.

— И ты, мол, спросил: "Стадионы, концерты. Будет ли это?" Она ответила: "Куда денется–то?!"

— Ну, вот, — видишь как!

— Ты думал, что так все выйдет?

— Ну, я вообще насчет этого не задумывался. Меня совершенно не волновало качество концертных площадок. Мне хотелось играть электричество. Меня не устраивало то, что я играл в Москве по квартирам. Но выхода другого не было. В Москве было глухо с роком. Все было повязано и запрещено: Романов сидел, Макаревич ушел в филармонию и так далее.

— А откуда ты узнал про задериевскую АЛИСУ?

— Я долго тусовался в Питере. У меня первая жена оттуда. А когда открылся рок–клуб, я зрителем ходил на все его фестивали. Увидел там АЛИСУ и подумал, что это команда, в которой я неплохо бы смотрелся. У меня в то время в Москве была команда ЗОНА ОТДЫХА. Но это все были квартирные дела. В это же время вместе с моим дружком Андрюхой Заблудовским из СЕКРЕТА решили записать мои очередные песни. Это был альбом "Нервная ночь". В Питере же был и есть такой человек — Панкер или Монозуб — это Игорь Гудков. Он работал в театральном институте, и у него было два истэма, то есть по тем временам это казалось кайфово! Он долго думал, стоит ли делать мне запись, пока, наконец, не привез к человеку, который до сих пор обладает непререкаемым для меня авторитетом, — Майку Науменко, и я спел ему свои песни. Майк сказал: "Ну, это имеет право на жизнь". И согласился сыграть в этом проекте на бас–гитаре (улыбается и повторяет) в этом проекте, в этих песнях. На барабанах играл Леха Мурашов. Майк запил и не смог приехать на запись. Панкер тут же позвонил Славе Задерию. И в таком составе мы и записывались.

Потом Задерий пригласил меня в АЛИСУ. Мы договорились, что свой сольный проект я все равно буду делать, а вместе с АЛИСОЙ сыграю на фестивале. Но так уж вышло, что я в АЛИСЕ остался, а Славику пришлось уйти.

— А что он сейчас делает?

— В творческом плане, честно говоря, не очень и знаю.

— Встречал мнение, что известные наши рок–группы давно уже сочиняют и играют на потребу публике — сознательно или подсознательно.

— Когда начинается игра на потребу публике, кончается рок, понимаешь? Поэтому это очень смелое и огульное заявление. Назовите мне персонально того, кто играет не то, что ему хочется, а то, что его заставляет делать мода!

— Эти люди называли одно имя и в таком контексте: мол, для них нет различия между Аллегровой и ДДТ.

— Ну–у, человек глуп, если для него нет различия между Шевчуком и Аллегровой. Что я могу сказать глупому человеку? Ничего не могу сказать. То, что песня "Осень" стала любима русским народом, это не значит, что Шевчук сидел и думал: "Как бы это мне написать хит? Как бы сделать так, что песню схавали?" Он написал песню, которую полюбили все слои населения, от бандитов до ментов, независимо от возраста, просто от души. Это говорит лишь о том, что он написал русскую народную песню. Вот и все. А те, кто сравнивает Шевчука с Аллегровой... Мне просто жаль таких людей.

— Когда тебе скучно, что ты делаешь?

— Читаю книги или смотрю телевизор. Но у меня не бывает времени на скуку — мне всегда есть чем заняться. А когда свободное время все же есть, люблю почитать и поваляться на диване.

— А книги ты часто читаешь?

— А как же без них?

— Многие писатели с возрастом уже ничего не читают, кроме себя.

— Ну, я ж не писатель (улыбается).

— Как ты думаешь: случайны ли случайности в нашей жизни?

— Если мистифицировать жизнь, то, бесспорно, все неслучайно. Но это достаточно опасная игра, потому что ты играешь по правилам бесов, то есть по правилам нечистой силы. Тогда ты считаешь, что каждый шаг к чему–то ведет, каждый жест что–то значит и все прочие прибамбасы. Но ты попадаешь в жуткую запутку, потому что пытаешься постичь умом Вселенную, где дьявол очень силен и не человеку с ним тягаться в этой игре. И такие вот запутки часто и приводят к суициду. А все начинается с невинных вещей: приметы, гадания и все такое прочее. Я в эти игры не играю. И никому не советую.

— Но смотри: ты к чему–то приходишь, что–то совершив. Без каких–то ступенек не было бы тебя сегодняшнего.

— Я не понимаю, зачем нужно оглядываться на прожитый тобой отрезок пути и осознавать, что ты где–то ошибся? Если ты живой человек, ты неминуемо совершаешь массу ошибок. Ну, сделал — и фиг с ними! Это мол жизнь и моя радость. А если бы человек не делал ошибок, он был бы роботом или ледяной глыбой, которая никого не может отогреть и никому не интересна.

— Есть какие–то вещи, за которые надо себя корить?

— Бесспорно. Это общепринятые этические и моральные нормы, которыми нельзя поступаться. Прежде всего это твоя честь. Если она затронута или ты ее уронил, то ты уже не поэт и не человек с большой буквы. Но я не совершал каких–то поступков, за которые потом казнил себя. Я не предавал, не насиловал несовершеннолетних, не убивал. Хотя некоторые убийства можно оправдать, скажем, месть за своих детей. С христианской точки зрения такое убийство не оправдывается, но с человеческой — можно понять... Я мог бы убить, да... Или в бою, на войне — убийства тоже оправданы... Если, не дай Бог, надругаются над твоими детьми, ты что — к ментам пойдешь?!

— Как ты к пацифизму относишься?

— Я не пацифист. И не хиппи.

— Ты никогда не хипповал?

— Я раньше носил длинные волосы. Но не более того.

— Тебе эта идея не нравится?

— Это было прекрасное время, но я не мог причислять себя к хиппи, к ортодоксальным хиппи — свободная любовь и все такое. Я не признаю свободной любви: я не могу жить с женщиной, которая мне не верна. Понимаешь?

— А ты вообще ревнив?

— Да. Если человек любит, он не может не ревновать. Конечно, существуют отмазки вроде "я полностью доверяю...". Нет, я действительно доверяю своей жене, поскольку я ее люблю, но я ревную ее за каждый взгляд, жест. А какие скандалы она мне устраивает!

— Как ты познакомился со своей женой?

— Мы познакомились в винном магазине в "Елисеевском". У Шевчука был день рождения... Раньше мы уже виделись мельком, и она запала мне в душу — можно сказать, что я влюбился с первого взгляда. Но я не знал, как ее зовут. Она ко мне подошла, и мы познакомились. Я пригласил ее на стройку, где мы собирались бухать, но она отказалась, хотя я видел по глазам, что ей очень хотелось... Потом она позвонила мне домой и оставила свой номер телефона: "Когда захочешь, позвони". И однажды, когда моя первая жена была на даче, я позвонил ей. Она приехала, и мы стали близки. И дальше это дело пошло–поехало. Любовь называется.

— Ты долго ухаживал за ней?

— Что значит — "ухаживал"?

— Ну, ходили куда–то, встречались?

— Да мы стали практически неразлучимы: как мы трахнулись, так и понеслось! Мы стали вместе тусоваться и жить. Потом она родила мне дочь, и мы расписались. Теперь у меня трое детей: Сашкин ребенок, которого я тоже считаю своим, от первого брака, — сын — Маша, Женя и Вера.

— Что ты даришь жене на праздники?

— Цветы.

— Как ваша свадьба проходила?

— Никак. Мы просто расписались и все. Позже обвенчались в церкви. Без фаты, без шаферов с лентами. Зачем это? Я сам какбы не первый раз женат, она тоже не первый раз замужем.

Раньше она ездила со мной на гастроли, а после того, как родилась дочь, она остается дома. Но эти недолгие отлучки стимулируют, скажем так, сексуальный потенциал. Мое любимое занятие или хобби — секс. Но я остаюсь верен своей жене и занимаюсь этим только с ней. Поэтому всем девчонкам — без вариантов.

— А у тебя есть поклонницы, которые, тебе точно известно, любят тебя? Приходят в гримерку?

— Какая гримерка! У меня в подъезде куча их сидит!

— И на стенах что–нибудь пишут?

— Естественно. "Костя, я тебя люблю". "Костя, ты мой учитель жизни" и все такое. Глупости всякие.

— С ними, по–моему ясно... Зачем ты создавал Армию АЛИСЫ?

— Для того, чтобы люди могли общаться и получать нашу продукцию. Правда, это дело сейчас заглохло, потому что как инфляция началась, мы перестали успевать за ценами — почтовые пересылки стали очень дорогими. И сейчас мы ведем только переписку. Скажем, кто–то написал, что живет в таком–то городе, но никого из алисоманов не знает. Мы сразу присылаем десяток адресов наших ребят. Поскольку это молодые девушки и ребята, им по кайфу так группироваться и вместе отдыхать — выпивать и любовью заниматься. И когда они объединены какой–то идеей — это очень здорово.

— Ты сейчас когда выступаешь, грим накладываешь?

— Когда как. Но практически нет. Когда хочется нанести боевой индейский узор, накладываю (улыбается).

— Это боевой узор?

— Ну а как же! У индейцев были свои рисунки, у племени АЛИСЫ свои — звезды на щеках и кошачьи глаза до висков.

— Ну, алисоманы — это самые узнаваемые фаны.

— Группа–то культовая. А каждый культ подразумевает свой ритуал.

— А игры продолжаются всю жизнь?

— Любой мужчина, если он настоящий мужчина, в душе ребенок. А ребенок любит играть. Женщины же своей физиологией, своей природой более привязаны к земле, они более рациональны и опасность чувствуют значительно острее мужчин. Мужчины же — большие дети, они остаются такими дураками до старости лет.

— То есть не существует грани между ребенком и мужчиной?

— Нет, конечно.

— Армен Григорян как–то сокрушался, что до сих пор продолжает играть в игру, называемую КРЕМАТОРИЕМ: мол, пора бы уже и повзрослеть.

— Да не надо этого делать! Взросление — это чисто временное понятие. Взрослеешь и стареешь телом, а в душе остаешься ребенком, пацаном.

— Ты вообще классическую музыку слушаешь?

— Мне стыдно признаться, но нет.

— И вообще не слушал?

— Нет.

— А у тебя никогда не возникало желания играть блюз?

— Ну–у... блюз... Возникало, но я не умею играть блюз так, как это нужно делать. Я не блюзовый человек, хотя он мне очень нравится. Хочется делать хорошо, а поскольку блюз у меня получается неважно, лучше его не играть. Вот у меня "Камни" — это по размеру блюз, правда, такой специфический, алисовский.

— Говорят, что блюз — это когда хорошему человеку плохо.

— Да, это я знаю... Кто же это говорил? По–моему, в фильме "Перекресток"? Рок–н–ролл — это когда человеку хорошо, а блюз — когда плохо (смеется).

— Ты играешь в джем–сейшенах?

— Нет, я же не умею играть. Если только на тамбурине... Мы часто собираемся на чьей–то квартире и вместе играем.

— С кем из музыкантов ты вообще общаешься?

— Да со всеми! Кого люблю? Ревякина, Шевчука, Худого — его очень люблю, Рикошета, Сукачева, Борова. Да зачем перечислять? — всех люблю.

— А ты не хочешь научиться на чем–нибудь толком играть?

— Да куда уж мне. Себе аккомпанировать я могу, но я же не соло–гитарист — по природе своей. Иногда люблю поиграть на бас–гитаре.

— Костя, есть вещи, при виде которых ты отводишь глаза?

— Что это значит?

— Которые тебе претят, тебе неприятно что–то видеть?

— Конечно, есть. Если я сталкиваюсь с людьми, которые поступают так, как мне не позволяет делать мой внутренний моральный кодекс, я просто с такими людьми не общаюсь.

— Помнишь свою строчку "компромисс не для нас"? Один мой друг поначалу понимал ее буквально и не шел ни на какие компромиссы: если человек ему был неприятен, он с ним не общался. А потом он переменил свои взгляды: внешне по–доброму он расположен ко всем, независимо от внутреннего отношения.

— Зло рождает зло. Оно никуда не пропадает. Скажем, ты попал в абсолютно чуждую и неприятную тебе компанию. Можно повести себя так, как твой друг. Можно сказать, что "вы все г–но" и таким образом обосрать всем вечер, а можно просто уйти. Таким образом ты не обломал ни себя, ни их.

— Ты делаешь последнее?

— Да. Зачем быком становиться? Я же не бык, я — конь. А вообще по году рождения я — собака. Котом меня зовут друзья.

— У тебя и на майке было написано "CAT".

— У меня много погонял — Доктор, Кот... Хотя вообще–то не так и много, оказывается.

— Доктором ты сам себя назвал?

— Нет, Задерий.

— А почему именно Доктором?

— Лечу всех (улыбается).

— На самом деле?

— Откуда я знаю? Не я ж себя назвал.

— Ты не пробовал лечить? Биополем, например.

— Я не Кашпировский. И на этот счет у меня нет никаких амбиций и претензий. Я не обладаю даром знахарства... В семнадцать лет в одной деревне меня приютила старушка. И она предлагала мне одну рукописную книгу рецептов. Но я ее не взял. И считаю, что поступил правильно, потому что тогда не занимался бы рок–н–роллом.

— Но, может быть, людей бы спасал бы?

— Ну–у, а может быть, наоборот. Понимаешь, в чем дело?

— Ты как–то сказал, что путь людей — к Солнцу. Почему ты решил, что сердца охладели?

— Потому что я по себе ощущаю, что тепла катастрофически мало. Все, в принципе, заняты отогревом только себя. Но кто–то же должен хотя бы пытаться греть других. Хотя в этом смысле я, конечно, очень большого мнения о себе. У меня есть такие строчки:

"мне хотелось, чтобы город чувствовал небо

Каждым нервом, каждым окном.

Мне ли было не знать, как не хватает любви

Этим большим городам".

— Шевчук однажды пошутил, что будь его воля, издал бы он указ, чтобы все люди выходили в полночь на улицу и смотрели на звездное небо.

— Вообще мы гораздо чаще смотрим себе под ноги, чем вверх. И если бы каждый почаще смотрел на небо, он неминуемо стал бы добрее. Ведь откуда вся энергия идет? От Природы и от неба. Звездное небо — это офигительно приятное романтичное ощущение. А на море вообще шикарные звезды! Я бы лежал и лежал и смотрел вверх! Еще шум волны — ш–ш–ш!.. Клево! Когда знаешь эти штуки, понимаешь, какой великий кайф — жизнь. Потому что как ни странно и грустно, но люди все время клонят голову к земле. Я имею ввиду постоянную головную боль о пропитании, о заработке. Хотя с голоду никто не умирает, а все хотят большего... Нам тоже деньги нужны, поэтому мы играем и концерты, но эти деньги мы вкладываем в студию: записали пластинку, кончились деньги — снова поехали, сыграли концерт и опять пластинку записываем.

— Еще об этом: а ты не думал, что со времен Адама и Евы люди здорово изменились?

— А чем же они изменились?

— Тепла стало меньше в отношениях.

— Мне вообще кажется, что дух человечества метафизично не изменен: всегда существует определенное количество подонков, злодеев, определенное количество людей, смотрящих на звездное небо и думающих о жизни. И, в принципе, эти пропорции не нарушаются из века в век. Но это на мой взгляд.

— Но в таком случае будет постоянно происходить борьба добра и зла...

— Ну, а как же?

— ...но никто так и не победит. Ничья будет.

— Понимаешь, проживая этот отрезок на Земле, важно ощущать, что ты странник и потом уходишь дальше, и когда откроются ворота следующей жизни, ты предстанешь перед престолом, где на тебя посмотрят глаза Всемирной Совести. И если ты сможешь поднять глаза и посмотреть впрямую в очи Господу — как на Солнце — а потом зажмуриться, значит, ты все правильно делал по жизни и кой–чего понял и прошел.

— Но подожди: если есть пропорции добрых и злых людей, и они неизменны, то ничто не в силах сделать из плохого человека хорошего, потому что подонков должно быть столько, сколько их и есть.

— Земля — это Чистилище, а дальше дорога ведет то ли наверх, то ли вниз. Вот и все.

— Все равно кому–то суждено идти вниз.

— Это называется космической мудростью: Бог позволяет своим детям поступать так, как подсказывает из совесть, их моральный кодекс. И в этом как раз заключается Его великая любовь: Бог никого не учит и не заставляет что–либо делать. Он просто смотрит и сожалеет. А Сатана искушает и запутывает. И эта борьба постоянная — она вечная. Сатаны с Богом. Бог не воюет, поскольку для него Сатана — это падший ангел и не противник, он гораздо ниже Его. И почему самый страшный грех — это гордыня? Потому что гордыня сломала ангела, и он возомнил о себе слишком много.

Есть еще такая интересная телега: человек проходит семь инкарнаций. Это космогоническая концепция Макса Генделя. Ее можно воспринимать, можно не воспринимать, поскольку доказательств ее нет, одно наитие. Но мне она понравилась, поскольку привела в порядок мои мысли, которые у меня в голове находились в стихийном беспорядке.

Человек, например, был бухгалтером. Захотел стать (смеется) главным бухгалтером. Он умирает и приобретает космический опыт. Однако он не может должно находиться в этой космической глубине, потому что его сосуд желаний был заполнен тем, что он хотел стать большим начальником, чем был. В него с первым дыханием младенца вселяется новое эго, и в этой жизни он поднимается на другую ступень в своем сосуде желаний и осмыслении себя в мироздании. Грубо говоря, он уже не хочет быть главным бухгалтером, а начинает задумываться, что в жизни существуют и какие–то проблески творчества. И чем он дольше идет к этой мысли, тем дольше он находится у престола, где познает космическую гармонию. И в чем смысл теории? Каждый человек, каждый дух, который воплощается в плоть семь раз, на седьмом отрезке пути становится гением. То есть каждый в начале пути стремится к гениальности. И когда он достигает ее, он уходит из этого мира навсегда — он достиг космической гармонии. Для этого духа земной опыт уже пройден — он его понял. Грубо говоря, в космических сферах нас задерживает энергия людской памяти. Если тебя вспомнили твои дети и тут же забыли — это одно. А если помнят Сократа или Леонардо да Винчи, то они находятся в этих космических сферах.

— Но в таком случае из миллиардов в людей, прошедших по этой Земле, только тысячи ушли в космические сферы, достигнув своей гениальности.

— А остальные продолжают жить, то есть возвращаются опять, опять и опять... Правда, Гендель пишет, что инкарнаций всего семь, но мне кажется, что их на самом деле значительно больше.

— Ну, да — слишком уж много на Земле людей живет.

— По–моему, число живущих на планете — величина практически постоянная, она растет незначительно.

— Теория интересная.

— Она сразу меня захватила... Он и о самоубийстве интересно пишет. Ведь что такое самоубийство — это самовольный уход из жизни. Человек же обладает физическим, духовным и астральным телами. И в районе мозжечка находится некая огненная нитка. Она выглядит как две перевернутые шестерки. И в течение трех дней после смерти твои жизненное и физическое тела связаны этой ниткой. Ясновидящие очень четко видят, как над физическим телом лежит жизненное. И почему по обряду после смерти покойника три дня нельзя ни вскрывать, ни отвозить в морг? Человек совершенно бесстрастно просматривает кино своей жизни. У нас же поступают наоборот — покойника беспокоят и поэтому мешают душе посмотреть этот фильм... Через три дня огненная нитка рвется, и душа попадает в сосуд желаний, где она не смотрит эту картину, а чувствует ее — сначала весь негатив, все некайфы, сотворенные человеком в жизни. Если человек, не дай Бог, был убийцей, а тем более Сталиным, таким монстром! — он проживает всю жизнь загубленных им людей, их боль, все их страдания и муки. И на это уходит столько времени, сколько он совершил этого негатива. Но не больше того времени, сколько он прожил, как физическое лицо. Если ты прожил семьдесят лет, то тебе потом предстоит еще семьдесят лет чужих страданий и мук, которые теперь становятся твоими муками. Это ли не наказание?! И только тогда с души снимаются все грехи, и он видит свой позитив, то есть то, что сделала хорошего. И тогда только приходит к престолу. К нему допускаются все, потому что Бог всепрощающ. В этом заключена космическая мудрость: Бог — это Любовь, Любовь к детям, какими бы они ни были — Он все равно их любит. Но люди сами устраивают себе эти засады: представляешь, семьдесят лет мук! Посмотрев такое кино, в следующей жизни ты себя уже не будешь так вести, согласен?

Да, когда душа переходит в сосуд желаний, жизненное тело тоже умирает. Поэтому сжигать людей гораздо гуманнее, поскольку, как пишет Гендель, если бы люди обладали даром ясновидения, они бы наблюдали на кладбищах ужасную картину: мало того, что в земле разлагаются физические тела, над землей, метра на три, разлагаются жизненные тела. Поэтому на кладбищах такой неприятный терпкий дух.

Что же касается суицида, то эти люди берут на себя смелость самим распрощаться со своей жизнью. И поэтому их сосуд желаний не заполнен: физическое тело уничтожено, а жизненное продолжает жить. И ему приходится тусоваться очень низенько по земле. То есть оно продолжает ту же жизнь, что вел человек до своей смерти. И почему не отпевают самоубийц? Поскольку это очень гуманно: любое упоминание о самоубийстве причиняет этому телу жуткую боль, так как оно осознает, что же сделало. И надо молиться только за то, чтобы срок жизни у этого человека был бы как можно короче, который был изначально ему предначертан. По истечении этого срока душа попадает, наконец, в сосуд желаний.

— Я думал, что души самоубийц по земле скитаются вечно.

— Нет. Бог всепрощающ. Другое дело, что если человек что натворил, не Бог его наказывает, а он сам себя казнит. Человек сам себе устраивает ад. А дьявол своими искушениями и готовит человека к этому аду.

Последнее, что человек ощущает из негатива в сосуде желаний, это ту боль, которую он причинял матери, когда рождался. И эту боль ощущает даже святой человек, проживший всю жизнь наичистейшим образом.

Интересные мысли, да? Мне эту книгу подарили еще в Америке, но потом я, к сожалению, ее потерял.

— Когда ты живешь, какое ощущение у тебя возникает: будто идет просмотр фильма с тобой в главной роли, либо ты сам пишешь эту жизнь, как черновик?

— Иногда возникает ощущение, что это уже было, и какая–то ситуация повторяется.

— Да, есть такое...

— Ладно, что–то мне надоело давать интервью. А сколько времени?

— Половина четвертого утра.