Кашин, Павел Все в мире эфемерно
В сентябре в Санкт–Петербурге, возможно, состоитсяпоследний концерт Павла КАШИНА. Одним из моих первых телефонных звонковпо прибытии в Питер был звонок Павлу Кашину. Расписывая то, как долго яхотела поговорить с ним о музыке, о жизни, вдруг услышала в ответ: "Знаете,может, не надо? Я больше не выступаю..."
— Что значит "больше"?
— Я больше не занимаюсь музыкой, — услышала в ответ. Принципиальноне желая осознавать сказанное Павлом, я настаивала на встрече. После многочисленныхотговорок он обронил: "Я живу на Миллионной улице. Вы успеете добратьсяот Садовой минут за двадцать, к шести часам? А то потом я буду занят...".При огромном желании в таких случаях за двадцать минут можно добратьсядаже от Садовой до Ржевки...
— Что было поводом?.. Когда ты решил полностью оставитьзанятие музыкой?
— Я не решил, это само пришло...
— Это из–за каких–то финансовых нервотрепок?
— Это одна маленькая–маленькая часть целого, почему ярешил... Просто я хочу полностью поменять свой образ жизни, свое местожизни, и профессию, и даже имя...
— Тебе не нравится этот город?.. твое имя?
— Мне все нравится, просто становится чуть–чуть скучно,и... опять–таки это не единственный повод. Сама жизнь меня заставляет:у меня начало портиться здоровье, поэтому в другую страну я уеду хотя быза здоровьем.
— Здоровье, конечно, немаловажно, но ведь тут у тебя останутсядрузья, какие–то близкие люди... И все начинать сначала — не страшно?
— Я думаю, что начинать сначала ничего не придется. Яхочу просто жить.
— Но работать тебе все же придется...
— Там у меня есть несколько знакомых. Как–то так получилось,что все эти люди связаны с кино, с телевидением, с шоу–бизнесом. Они–тои пригласили меня пожить у них. А в остальной ситуации я предпочитаю разбиратьсяна месте.
— И куда лежит твой путь?
— Чикаго, Нью–Йорк и Лос–Анджелес...
— Насколько я поняла по тому количеству всевозможных словарей,справочников у тебя на столе, ты сейчас усиленно занимаешься английским?Или ты его уже прилично освоил?
— Почему ты так думаешь?
— Без языка там будет сложновато...
— Нет.
— Ранее ты бывал в Америке?
— Нет.
— А откуда такая уверенность, что все будет нормально,что тебе там понравится?.. Вдруг придется вернуться?
— И вернусь... Есть еще много мест кроме Америки...
— Но для тебя и в Питере простор всевозможных сфер деятельностипочти не ограничен...
— Везде, все, что я видел, ограниченно. Когда–то мне нравилисьапельсины, сейчас мне больше нравится пиво — я живу, и все во мне меняется.Ты можешь долго есть апельсины в огромных количествах, но все равно наступитмомент, когда это тебе надоест. Если бы я был мертвый, то можно было бынаписать: "Он любил апельсины..." Я любил... и люблю Петербург,но это не мешает мне любить еще что–то.
— Ты живешь один?
— У–гу...
— А твоя уютная квартира с уникальной старинной мебелью...Ты и ее оставишь?
— Я ее снимаю.
— Твои родители по–прежнему живут в Казахстане?
— Да. В Кустанае, там, где я родился.
— В принципе, тебе не привыкать к кочевой жизни: ты прожилв Кустанае какой–то отрезок времени, затем уехал в Питер, теперь собираешьсяв Америку...
— Видишь ли, последние полгода в Питере мне было оченьи очень скучно. Я прожил в Питере период жизни, который должен был тутпрожить.
— Что возьмешь с собой из вещей? Гитару?
— Я не знаю, что с собой возьму... На самом деле я думаю,что наша страна — место испытания для ее обитателей... Люди должны пройтиэто испытание. Когда они начинают осознавать те вещи, от которых невозможноизбавиться, тогда эта страна их отпускает. Иначе они сходят с ума, каквсе наши рок–н–ролльщики и попсня: одни "съехали" в одну сторону,другие — в другую. Единственный человек, который остался на высоте, этоГребенщиков. Он во всем этом бардаке сумел остаться спокойным и непоколебимым...
— А, как его называют друзья, чистый и доверчивый ребенокШевчук?
— Ты слышала его последние песни?
— Я их слушала.
— Тебе понравились они?
— Большинство из них впечатляет... Наверно, на сцене икак рок–певец, и как актер он может позволить себе многое... что не всегдапозволит себе вне сцены...
— Вся наша музыка — это или матершинные ругательства,или пошлость, примитивизм. И я хочу выбраться из этого круга. Я включаюрадио — главный певец страны Филипп Киркоров поет блатняк, который становитсянашей национальной музыкой, нашим достоянием, нашей культурой... Телевизорбез того, чтобы не затошнило, включить невозможно — это касается отечественнойи рок–музыки и поп–музыки. Думаю, мы из одной крайности быстро переваливаемсяв другую крайность, и я понял, что не страна должна стать лучше. Страна— всего лишь место, где занимаются каким–то определенным делом. В этойстране занимаются переваливанием из пустого в порожнее.
— Но ты же в "этой стране" мог делать то, чтотебе было по душе и что интересовало других людей!
— Когда–то я был, наверное, тщеславным, мне нравилосьим быть. Но я очень рано понял, что это не принесет мне счастья. ГлавнаяПевица нашей страны, я уверен, бывает глубоко несчастна при том, что онавсю жизнь "рубилась" за то, до чего "дорубилась"...Мне не хочется такого счастья.
— О чем ты мечтаешь?
— Самое большое мое достижение заключается в том, чтоя научился не мечтать... Раньше — было... Когда меня приглашали в какое–томесто, к каким–то людям, я всегда рисовал себе, как там прекрасно, и всегдаобламывался...
— Значит, умение не мечтать — для тебя своеобразная самозащита?
— Интуиция... Ты можешь прочитать у Христа о том, чтоне нужно мечтать, иначе всю жизнь будешь несчастным. Сейчас я очень счастливблагодаря предстоящим переменам. Я действительно довожу свой английскийдо совершенства, мне наконец–то нашлось занятие — я по двадцать часов всутки занимаюсь только этим уже второй месяц.
— Ты общаешься с настоящими носителями языка, у тебя естьличный преподаватель?
— В большей степени я просто вычисляю тот вариант английскогоязыка, на котором я хочу говорить. Я беру, например, интервью тех людей,язык которых мне близок. Существует государственный правильный английскийили американский язык — язык телевидения. В Америке это бостонский. Русскихязыков тоже много — язык музыкантов, язык зэков, язык поэтов...
— Ты с большой неохотой согласился на этот разговор сжурналисткой... Ты не хочешь, чтобы люди восприняли перемены в твоей жизникак пафос?
— Честно говоря, мне все равно. Мне простолень об этомговорить. Если кому–то нужно перемывать мне кости, пусть перемывает...Я не делал "последней гастроли". Я уезжаю очень тихо... я почтиуже уехал.
— Мысленно ты уже там?
— ... ЗДЕСЬ меня уже нет.
— Если будут–таки поступать предложения приезжать сюдаи выступать хотя бы раз в год?..
— Я не знаю. Я даже не знаю, что будет через месяц. Скореевсего в сентябре я дам в Петербурге последний концерт. Здесь останетсягруппа ДУХИ (ударение — на первый слог, Л.Т.) — очень классная, хотя сейчаси неизвестная. Я советую тем, кто остается, слушать этих музыкантов, потомучто ДУХИ тоже будут жить лишь какое–то время...
— М–да... Все в мире эфемерно...
— Что значит "больше"?
— Я больше не занимаюсь музыкой, — услышала в ответ. Принципиальноне желая осознавать сказанное Павлом, я настаивала на встрече. После многочисленныхотговорок он обронил: "Я живу на Миллионной улице. Вы успеете добратьсяот Садовой минут за двадцать, к шести часам? А то потом я буду занят...".При огромном желании в таких случаях за двадцать минут можно добратьсядаже от Садовой до Ржевки...
— Что было поводом?.. Когда ты решил полностью оставитьзанятие музыкой?
— Я не решил, это само пришло...
— Это из–за каких–то финансовых нервотрепок?
— Это одна маленькая–маленькая часть целого, почему ярешил... Просто я хочу полностью поменять свой образ жизни, свое местожизни, и профессию, и даже имя...
— Тебе не нравится этот город?.. твое имя?
— Мне все нравится, просто становится чуть–чуть скучно,и... опять–таки это не единственный повод. Сама жизнь меня заставляет:у меня начало портиться здоровье, поэтому в другую страну я уеду хотя быза здоровьем.
— Здоровье, конечно, немаловажно, но ведь тут у тебя останутсядрузья, какие–то близкие люди... И все начинать сначала — не страшно?
— Я думаю, что начинать сначала ничего не придется. Яхочу просто жить.
— Но работать тебе все же придется...
— Там у меня есть несколько знакомых. Как–то так получилось,что все эти люди связаны с кино, с телевидением, с шоу–бизнесом. Они–тои пригласили меня пожить у них. А в остальной ситуации я предпочитаю разбиратьсяна месте.
— И куда лежит твой путь?
— Чикаго, Нью–Йорк и Лос–Анджелес...
— Насколько я поняла по тому количеству всевозможных словарей,справочников у тебя на столе, ты сейчас усиленно занимаешься английским?Или ты его уже прилично освоил?
— Почему ты так думаешь?
— Без языка там будет сложновато...
— Нет.
— Ранее ты бывал в Америке?
— Нет.
— А откуда такая уверенность, что все будет нормально,что тебе там понравится?.. Вдруг придется вернуться?
— И вернусь... Есть еще много мест кроме Америки...
— Но для тебя и в Питере простор всевозможных сфер деятельностипочти не ограничен...
— Везде, все, что я видел, ограниченно. Когда–то мне нравилисьапельсины, сейчас мне больше нравится пиво — я живу, и все во мне меняется.Ты можешь долго есть апельсины в огромных количествах, но все равно наступитмомент, когда это тебе надоест. Если бы я был мертвый, то можно было бынаписать: "Он любил апельсины..." Я любил... и люблю Петербург,но это не мешает мне любить еще что–то.
— Ты живешь один?
— У–гу...
— А твоя уютная квартира с уникальной старинной мебелью...Ты и ее оставишь?
— Я ее снимаю.
— Твои родители по–прежнему живут в Казахстане?
— Да. В Кустанае, там, где я родился.
— В принципе, тебе не привыкать к кочевой жизни: ты прожилв Кустанае какой–то отрезок времени, затем уехал в Питер, теперь собираешьсяв Америку...
— Видишь ли, последние полгода в Питере мне было оченьи очень скучно. Я прожил в Питере период жизни, который должен был тутпрожить.
— Что возьмешь с собой из вещей? Гитару?
— Я не знаю, что с собой возьму... На самом деле я думаю,что наша страна — место испытания для ее обитателей... Люди должны пройтиэто испытание. Когда они начинают осознавать те вещи, от которых невозможноизбавиться, тогда эта страна их отпускает. Иначе они сходят с ума, каквсе наши рок–н–ролльщики и попсня: одни "съехали" в одну сторону,другие — в другую. Единственный человек, который остался на высоте, этоГребенщиков. Он во всем этом бардаке сумел остаться спокойным и непоколебимым...
— А, как его называют друзья, чистый и доверчивый ребенокШевчук?
— Ты слышала его последние песни?
— Я их слушала.
— Тебе понравились они?
— Большинство из них впечатляет... Наверно, на сцене икак рок–певец, и как актер он может позволить себе многое... что не всегдапозволит себе вне сцены...
— Вся наша музыка — это или матершинные ругательства,или пошлость, примитивизм. И я хочу выбраться из этого круга. Я включаюрадио — главный певец страны Филипп Киркоров поет блатняк, который становитсянашей национальной музыкой, нашим достоянием, нашей культурой... Телевизорбез того, чтобы не затошнило, включить невозможно — это касается отечественнойи рок–музыки и поп–музыки. Думаю, мы из одной крайности быстро переваливаемсяв другую крайность, и я понял, что не страна должна стать лучше. Страна— всего лишь место, где занимаются каким–то определенным делом. В этойстране занимаются переваливанием из пустого в порожнее.
— Но ты же в "этой стране" мог делать то, чтотебе было по душе и что интересовало других людей!
— Когда–то я был, наверное, тщеславным, мне нравилосьим быть. Но я очень рано понял, что это не принесет мне счастья. ГлавнаяПевица нашей страны, я уверен, бывает глубоко несчастна при том, что онавсю жизнь "рубилась" за то, до чего "дорубилась"...Мне не хочется такого счастья.
— О чем ты мечтаешь?
— Самое большое мое достижение заключается в том, чтоя научился не мечтать... Раньше — было... Когда меня приглашали в какое–томесто, к каким–то людям, я всегда рисовал себе, как там прекрасно, и всегдаобламывался...
— Значит, умение не мечтать — для тебя своеобразная самозащита?
— Интуиция... Ты можешь прочитать у Христа о том, чтоне нужно мечтать, иначе всю жизнь будешь несчастным. Сейчас я очень счастливблагодаря предстоящим переменам. Я действительно довожу свой английскийдо совершенства, мне наконец–то нашлось занятие — я по двадцать часов всутки занимаюсь только этим уже второй месяц.
— Ты общаешься с настоящими носителями языка, у тебя естьличный преподаватель?
— В большей степени я просто вычисляю тот вариант английскогоязыка, на котором я хочу говорить. Я беру, например, интервью тех людей,язык которых мне близок. Существует государственный правильный английскийили американский язык — язык телевидения. В Америке это бостонский. Русскихязыков тоже много — язык музыкантов, язык зэков, язык поэтов...
— Ты с большой неохотой согласился на этот разговор сжурналисткой... Ты не хочешь, чтобы люди восприняли перемены в твоей жизникак пафос?
— Честно говоря, мне все равно. Мне простолень об этомговорить. Если кому–то нужно перемывать мне кости, пусть перемывает...Я не делал "последней гастроли". Я уезжаю очень тихо... я почтиуже уехал.
— Мысленно ты уже там?
— ... ЗДЕСЬ меня уже нет.
— Если будут–таки поступать предложения приезжать сюдаи выступать хотя бы раз в год?..
— Я не знаю. Я даже не знаю, что будет через месяц. Скореевсего в сентябре я дам в Петербурге последний концерт. Здесь останетсягруппа ДУХИ (ударение — на первый слог, Л.Т.) — очень классная, хотя сейчаси неизвестная. Я советую тем, кто остается, слушать этих музыкантов, потомучто ДУХИ тоже будут жить лишь какое–то время...
— М–да... Все в мире эфемерно...
Музыкальная газета. Статья была опубликована в номере 33 за 1997 год в рубрике музыкальная газета