Оберманекен

Как живется в Америке

Летом этого года группа впервые посетила Россию послесеми лет отсутствия.
Ядро группы ОБЕРМАНЕКЕН два человека: Анжей Захаричев-Брауши Евгений Калачев. Несмотря на это часто состав коллектива резко разрастаетсядо десяти и более человек, когда МАНЕКЕНЫ выступают с тибетскими шаманами,тувинскими горловыми певцами, нью–йоркскими звуковыми авангардистами илипопросту с балетом. Их последний альбом "Полшестого утра", записанныйпри участии Олега Бутмана и Яна Френкеля–младшего, был назван в Америкелучшим неанглоязычным проектом за последние пять лет. МАНЕКЕНАМ часто приходилосьработать над музыкой к спектаклям и кино как в России, так и за границей— они и уехали в Америку для записи музыки на телевидении. Без учета саундтрековв их дискографию входит восемь альбомов, включая неоконченный "Магнетизм".Говорят, что игра МАНЕКЕНОВ способна удовлетворить вкусы сразу несколькихавторитетных подразделений молодежной субкультуры — стиль действительноопределить трудно.

Спустя семь лет ОБЕРМАНЕКЕН вдруг приезжает в Россию,оказывается сразу на двух фестивалях, интригует, даже озадачивает публикуи снова уезжает в Нью–Йорк, обещая вернуться с новой программой. Но досентября они еще здесь, где–то между Петербургом и Москвой. Они общительныи немного пафосны, от их текстов веет поздним Бродским, а музыка спокойна,задумчива и немного претенциозна.

— В 1989–м вы вдвоем уехали из Москвы?

Анжей: — Да. Прилетели в Нью–Йорк в октябре. Нас пригласилиписать музыку для телевидения. Была приятная погода — золотая осень, культурнаяжизнь.

Женя: — Когда мы приехали писать музыку для Public Television,то впервые попали в настоящую студию и стали выяснять новые техническиевозможности записи.

Анжей: — Да, это была решающая вещь, потому что мы записывалисьдовольно много. Первый альбом был записан в театре "Современник".Днем работали над спектаклем, ночью записывали рок–музыку — это была героическаяработа, напоминающая историю Мересьева. Запись второго альбома проходилакак на нашей студии, так и в "Останкино", в помещении, совершенноне приспособленном для записи рок–музыки. Иными словами, в Нью–Йорке мывпервые оказались в спокойных и профессиональных условиях, в ситуации профессиональнойрок–музыки.

Женя: — На "Останкино", как сейчас помню, дообеда был один звукоинженер, после — другой, который был не в курсе, чтобыло утром.

Анжей: — И если первый напоминал Карла Маркса, то второй— Ленина, что еще более усиливало наш конфуз.

— То есть вы остались в Америке из–за хороших условийработы или вам все время предлагали играть концерты?

Анжей: — И первое и второе. Телевизионный проект мы писалидва месяца, потом оказались с этим заработанным гонораром и с самими собой.Золотая осень, Центральный парк, утки летят над нами в сторону Флориды,и мы в этом Нью–Йорке. Сразу нашли себе место жительства — Down Town, гдев течение всех двадцати четырех часов кипит жизнь, рождаются и умираютгруппы, художники бродят — та же Пушкинская, 10 (прим. автора: центр независимойкультуры в Петербурге), только в размерах двадцати кварталов. Место оченькомфортное для артистической жизни, потому что ничем другим не разбавлено.Мы включаемся в эту жизнь, начинаем играть в клубах, выбирая, на наш взгляд,самые интересные, типа "CBGB" ,"Meatting Factory","Wetland", где снимался последний клип Кэйта Ричардса и где вообщеиграет много хороших групп. Оттуда вышла вся новая американская волна (TALKINGHEADS, VELVET UNDERGROUND, BLONDIE), там эти люди и продолжают общаться:можно прийти и увидеть Лу Рида, пьющего пиво, на следующий день он тамчитает стихи, аккомпанируя себе на фортепьяно.

У нас были концерты на хороших площадках с хорошими музыкантами.Первый наш барабанщик — это Томи Кембел из MANHATTAN TRANSFER (если мыменяемся стилистически, появляется новый барабанщик). Это был первый концерт.Так все покатилось, что мы решили задержаться. Сейчас наша постоянная публика— 500–1000 человек, что для нью–йоркских групп немало.

— С кем приходилось играть, работать?

Анжей: — Пишемся мы на студии Сюзанн Веги. Играли с PEARLJAM, ROLLINS BAND, в одном из наших составов играл программист из DEPECHEMODE.

Женя: — Мы выступали с EINSTURZENDE NEUBAUTEN. Договорившисьиграть с их барабанщиком, только в Берлине узнали, что его любимый инструмент— это большой разобранный авиационный мотор.

Анжей: — Когда Академия искусств, оплачивавшая наш концерт,узнала, что им придется перевозить этот мотор, винты, гайки и огромныйпохоронный барабан, они перепугались...

Женя: — Там же, в Берлине, играли с Ником Кейвом в 1989–мна фестивале. На этом же джэм–сейшновом концерте две песни спела Бьорк.Нас тогда поразило, что такая маленькая девочка, напоминающая Герду, передвыходом на сцену за кулисами винтом выпила бутылку виски

— Почему вы сейчас в России?

Анжей: — Изменилась ситуация, и прежде всего культурная.Наши знакомые сделали фестиваль "Дружба. Дружба. Дружба." в Москве,где участвовали ОТЗВУКИ МУ, ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ, Жанна Агузарова... Мы былиодними из хэд–лайнеров. Приехали и на петербургский фестиваль в "Юбилейный".Видимо, в России начинается возвращение к реальной жизни после экономическогобума.

— Какие перемены ощущаете вы?

Анжей: — Пропала истерия по поводу капитализма. Мы уехалиот этой истерики по поводу денег, когда искусство стало дробиться на кооперативныеларьки. Многие ушли в подполье, как, например, ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ, а мы решилиисследовать новые территории. До сентября мы доделаем здесь пару проектови вернемся в Нью–Йорк, чтобы закончить запись альбома "Магнетизм".На октябрь-ноябрь планируются мини–гастроли по России.

— Вы не собираетесь возвращаться в Россию?

Женя: — Что значит возвращаться? Да и зачем, если Нью–Йоркпрекрасный город, у нас хорошие уютные дома, студия. Эти восемь часов перелета,в общем–то, непринципиальны.

Анжей: — Для нас не существует эмиграции, а существуетмиграция. Самый близкий нам образ — это образ птицы, которая перелетает,охватывая весь земной шар.

Женя: — На альбоме "Полшестого утра" есть дажепесня "Птица летящая".

Анжей: —Тем более что русская культура представлена зарубежом так скудно и таким образом, что хотелось бы, чтобы лицо этого представленияменялось. Мелькают по ресторанам Шуфутинские, устраиваются какие–то конкурсырусских песен. Все думают, что раньше были Барышников и Набоков, а сейчасрусская культура представлена каким–то медведем, балалайкой, развесистойклюквой. И это поощряется: у ПАРКА ГОРЬКОГО есть клип, где они с огромнойбалалайкой на Красной площади танцуют гопака... Современная музыка, театрвообще отсутствуют.

— Выходит, вы представляете русскую музыку там?

Анжей: — Мы представляем себя. А поскольку мы русские,то представляем русскую музыку. Отношение к нам как к русско–нью–йоркскойгруппе. Как Набоков был русско–американским писателем. У нас есть песнии на русском и на английском, но в какой–то момент мы решили петь по–русски.

— Вам близко мнение об Америке, что это потерянная длякультуры страна, где толстые американцы только и знают, что жрут гамбургеры?

Анжей: —Я знаю высказывания и покруче. Где–то едят гамбургеры,а где–то котлеты с рожками. Там тоже есть университеты. А те, кто так говоритоб Америке, все–таки предпочитают носить американский "Levi’s",не являющийся продуктом духовного развития. А потом Нью–Йорк — это не Америка.У нас был тур по университетам, и первое, что поражало, — это доброжелательностьпублики. Это качество потеряно у российского интеллигента. Он всегда настороже и ищет подвоха, не выходя из этой стойки, а расслабляясь толькопосле третьей бутылки водки. Там же существует какая–то наивность, котораячасто воспринимается как глупость. У меня раньше была такая же иллюзия:"Какие фальшивые улыбки у этих американцев, чего они улыбаются?"и т. д.

— Пока вы жили в Америке, вас совершенно не заботило то,что в России о вас ничего не знают?

Анжей: — На самом деле, мы не размышляли об этом. Насинтересовало глубокое, тотальное погружение в культуру нью–йоркского рок–н–ролла,наиболее плотное взаимодействие с этим. Мы сыграли с массой групп, представляющихсовременный культурный ритм, познакомились с массой художников — для насэто алхимическое соединение было более важно. Возвращение–невозвращение— это уже следующий этап, географический, посткультурный. Многие ожидалиот нас, что мы приедем со множеством электронных приборчиков и т. д. Ноэто дилетантство и болезнь сороки, когда хочется привезти кучу блестящихпримочек. А потом приходишь к выводу, что "Фендер Стратакастер"1969 года более удобный и приятный инструмент, который дает теплый звук,точно передает твои музыкальные эмоции и является твоим художественныморудием. Здесь существует момент Страдивари — чем старее, тем лучше. Когдамы уезжали отсюда, у нас была электроннообразная музыка. А там мы научилисьполному естественному звуку. Чем натуральнее, тем лучше — это и являетсядостижением современной музыки там сейчас.

— Тексты у вас тоже не последнюю роль играют.

Анжей: — С помощью текстов происходит важное сообщение,поэтому они не всегда прямолинейны, в них много спиралей и смыслов. Оченьважная вещь — энергетика подношения текста. Между текстом и конечной точкойвосприятия всегда существует большая проблема.

— Вам ближе американская или британская музыкальная традиция?

Анжей: — Да нет, у нас брит–поп в крови бьет очень хорошо.Нью–Йорк — это Вавилон, и там существует возможность окунуться сразу вдесятки культур. А мы по стилистике вполне постмодернистичны, декадансна декадансе. К концу тысячелетия культура принесла массу обломков и целыхкораблей, и интересно находиться среди всего этого, а не на какой–то одинокойшхуне британского попа. В Британии, насколько мы знаем, это движение несколькоограничено, преобладает техно– и рэйв–музыка, чего в Америке практическинет. Этот бум прошел лет пять назад.

Женя: — Сейчас можно еще увидеть крупные рэйв–пати где–нибудьв Нью–Джерси, в провинции. Как течения или движения этого вообще не существует.

Анжей: — Гранж прошел, и сейчас в моде еще более натуральнаямузыка. В Москве же техно-рэйв — движение всенародное.

— У вас была возможность с некоторой долей объективностисравнить Москву с Санкт–Петербургом.

Анжей: — Питер и Москва у нас еще сливаются в один большойгород, потому что мы то здесь, то там. После семи лет отсутствия мы несколькосоединяем изменения. Конечно, Петербург более провинциальный и спокойный.И эта провинциальность хорошего свойства, которая была и у Гоголя описанав "Невском проспекте". Бум колыбели русского рок–н–ролла восьмидесятыхпрошел, и сейчас здесь ритм очень хорошего северного города. Весьма редкиклубы, между которыми идешь, как лесник, от полянки к полянке. Клублениенаше было, скорее, прогулкой по белоночному Петербургу. Москва куда интенсивнее:за сутки мы с Женей посетили, наверное, десять мероприятий. Не употребляянаркотиков, которые мы вообще не употребляем, мы находились в очень интенсивномритме. Обессиленных, нас перевозили с тусовки на тусовку, люди вокруг продолжалипредаваться развлечениям. Это, конечно, большая разница. В Москве шоу–бизнесуже приобрел легкие очертания: музыканты играют и что–то за это получают,относятся более ответственно к работе. 1997 год, по–моему, решающий.

— Как москвичам в прошлом, вам, наверное, приятно подобноепревращение?

Анжей: — Да все приятно. Мы жили и в Петербурге много.Женя учился в театральном институте. Мы жили прямо на углу Литейного иНевского, напротив "Сайгона". Раньше мы участвовали в квартирниках,тогда была непосредственность в обращении с пространством и временем. Сейчас,я чувствую, это снова появляется. Очень показательны рок–фестиваль в "Юбилейном"и последний концерт АКВАРИУМА там же, где все было очень непосредственно.1997 год проходит под этим знаком. Как раньше мы собирались в кочегарке,так и сейчас сыграли в "Юбилейном".

— Что заложено в названии ОБЕРМАНЕКЕН?

Анжей: — Название рождает массу ассоциаций: есть здесьи "сверхчеловек" Ницше как поэтический образ. Манекен — это сложныйперсонаж, который транслирует мысль художника, стоя за тонкой стекляннойгранью, почти на улице. Всю тайную лабораторию творчества он несет в себе,потому прохожий воспринимает уже не художника, а этот манекен. Для насэта грань очень важна — еще не на улице, но уже в лаборатории. И немецкаяромантика, безусловно.

Женя: — Буквально название возникло после прочтения немецкогоэкзистенциального романа "Дело де’ Артез " Носока, где реальносуществовали манекен и обер (прим. автора: зная содержание романа, вы безтруда поймете суть).

Анжей: — Метафора проста — художник создает иллюзию, котораястановится реальной и обезоруживает власть придержащих.